– А вашу, мабуть, разбомбыло?

– Не вгадав.
– Ополаскивая посуду, она довольно благожелательно поглядывала в его сторону.

– А-а, дотямкав, - не отставал он.
– Вашу нимци забралы, а вам пидсунулы паганэньку.

– Паганэнькый ты отгаднык. Нихто у нас дома не отнимав. Тилькэ вин далэченько, аж у станыци.

– За шо ж вас прогнали на цей хутир?

– Та не прыгналы, а прыслалы, хай тоби бис!
– не выдержала дотошности сусида Калистративна.
– Гэть уже, сорока любопытна, мини доить трэба.

"Кое-что выяснил, - рассуждал он, уходя.
– Прислали командовать нами. Теперь прощупать бы самого"

Вечером снова зашел во двор вместе с коровой. Хозяин был уже дома. Видимо, только что почистил карабин: поставленный под стену, он блестел смазкой. На гостя покосился неприязненно.

– Добрый вэчир!
– поздоровался Андрей.
– Теть Мархва, получите вашу Жданку. Вам помогты напоить?

– Оцэ вин самый, - кивнула та мужу.
– Иды, я сама напою.

– Ух ты-ы!
– присел он на корточки возле карабина.
– Можно подержать?

– Низ-зя!
– не глянув на него, грубо буркнул полицай; он сидел на завалинке и посасывал самокрутку.

Андрей придвинулся к нему, пошмыгал носом, поковырял в нем мизинцем, сунул в рот воображаемую козулю - валял дурака.

– Дять, а як вас по батюшке?
– перешел к знакомству и с ним.

– Оно тоби нэ нужно.

– А правду кажуть, шо вси нимци - хвашисты и убывають людэй ни за што?

– Це хто ж так говорыть?

– Та якась бабка казала... Ще в прошлой годе.

– Нимци - люды культурни и заздря никого нэ вбываютъ.

– Оцэ и я ж так думав. А исчо воны прынеслы нам свободу от болшовыков. Я про це узнав из ихнени лыстовкы. Хочете прочитать?
– И он протянул полицаю специально прихваченный экземпляр.

– Дэ взяв?
– стал ее рассматривать.

– Из араплану кынулы, колы ще тут красни булы. Тэпэр и я знаю, шо означае сэ сэ сэр.

Дочитав, полицай вернул листовку со словами:

– Тут усе оченно правильно сказано. Дай почитать усим, нехай новым властям помогають.

– А то ж як!
– пообещал он, шмыгнув для верности пару раз носом и чвиркнув сквозь верхние резцы.

– А зараз ступай, спать пора!
– грубовато напомнил полицай.

"Нет, с этим каши не сваришь! " - уходя, сделал вывод Андрей.

Лето, все еще жаркое и душное, заметно катилось на убыль. Отзолотилось подсолнуховое поле, посерело; тяжелые корзинки поникли долу, словно думают думу грустную - уберут ли их нынче вовремя. Пожелтели дыньки в огороде, поспели кавуны. Удались они и на колхозном баштане, но туда "наведываться" стало опасно: сторожит вооруженный полицай. Безвластие кончилось, и жизнь на хуторе переменилась резко, разумеется - к худшему. Объявлен "ноеорднунг" новый немецкий порядок, обязавший жителей строго выполнять любые распоряжения властей. "За ослушание - расстрел".

На хуторе новой властью стал полицай, сосед Андрея. Он разъезжал теперь на лошади, вооруженный карабином и трех-хвостой плеткой, которая предназначалась для устрашения не только ее. Женщин стали гонять на работы в сад на сбор фруктов, на копку картошки, на уборку овощей, на бахчу. Колхоз как был, так и остался, но требования ужесто-чились: заставляли гнуть спину от зари до зари, без выходных; отлучаться в обед домой не разрешалось. Собранный урожай отправлялся на станцию - там наладили железнодорожное движение; грузили в вагоны и увозили неизвестно куда.

Настало время ребятам на деле показать, чего стоят их намерения помогать многодетным матерям, "пока воюют отцы", о чем договаривались они на второй день оккупации, собравшись впятером на кургане.

Тогда Андрей взялся шефствовать над крестной: у нее четверо пацанов и все мал мала меньше. Навестив ее, он предупредил, чтобы со всеми своими домашними хлопотами обращалась к нему за помощью, какая только понадобится. Та поблагодарила: помощник ей ох как нужен. Обещала воспользоваться предложением, но время шло, а она так ни с чем пока и не обратилась. За хлопотами - ребята что ни день, то кому-нибудь да помогали управляться по хозяйству - он больше недели ее не навещал, пока не хватился: "Может, крестной просто некогда, ведь цельными днями ишачит!" И, дождавшись с работы мать, вечером отправился навестить ее и "поспрошатъ", не надо ли чего.

Застал с малышом на руках: кормила грудью полуторагодовалого Васятку. Только что, видимо, вернулась со степу, выглядела усталой и разбитой. Работа под палящим солнцем сделала ее неузнаваемой - так осунулась, почернела, постарела.

Устало кивнув на приветствие, перевела взгляд на свое изголодавшееся маленькое чадо. Впрочем, не такое уж и маленькое: опорожнив одну грудь, Васятка самостоятельно отыскал вторую и, обхватив ручонками, усердно трудился, косясь на гостя.

– Ай-я-яй, такой большой - и титьку дудолит!
– покачал головой, глядя на него, Андрей. Малыш оторвался от сосца, показал язык и снова принялся за работу; верхняя губа его распухла и посинела.
– Че это у него с губой?