– Придется чуток подождать: мама хлеб выбирает из печи.

– А я торопился!..

– Успеем, сегодня - не вчера. 0н, наверно, еще спит. Груш хочешь?

– Принеси, я в этом году их еще не пробовал.

– Внизу не осталось - бойцы угощались. Идем влезем на дерево, наверху много. И дяде Саше нарвем.

Груша эта также знакома: ее плодами друзья Рудика угощались не один год. Усевшись на ветках, переглядываясь и улыбаясь друг дружке, они хрустели ими с удовольствием.

– На вашем порядке что, только трое девочек?
– нашла она тему для разговора.

– Не считая мелких, да.

– А ребят сколько?

– Сичас пятеро. Со мной. Два приходятся тебе соседями. Еще не познакомились?

– Виделись издали. И еще я слышала, что одного зовут Патронка. Это, конечно, кличка. А почему его так прозвали?

– Мишку? Он как-то пальнул из отцовского ружья по воронам и хвалится: с первой патронки - пятерых укокошил. Отсюда и пошло: Патронка, - объяснил Андрей метод образования кличек.

– Странные у вас тут обычаи, - усмехнулась она.
– У Рудика тоже кличка имелась?

– Обязательно: Рудой.

– Мар-та!
– позвали от хаты.

– Бегу-у! Уже, наверно, все готово, - сказала она, спрыгнула вниз и убежала, придерживая карманы с десятком груш.

Неспеша доев свою, Андрей тоже слез и направился к навесу. Но едва отошел от дерева, как до слуха донесся странный, быстро нарастающий со стороны балки, шум. Вдруг резко, заставив вздрогуть, протарахтела пулеметная очередь. Кинулся через акации к дороге - по ней, вздымая шлейф пыли, мчали мотоциклы. За рулем и в колясках, оборудованных пулеметами, сидели, низко нахлобучив каски, военные с серыми от пыли лицами. "Так ведь это ж фрицы!" догадался он.

Мотоциклы сворачивали налево и катили вдоль хутора. Следом показались столь же быстроходные бронированные машины - танкетки. Две из них свернули в акации и заглохли в нескольких метрах от Андрея. Из люков вверху высунулись белобрысые, тоже с замызганными лицами, головы. Андрей присел за копешкой, затем, пятясь, отполз к терновничку - тому самому, где вчера приветствовал его красавец-петух.

С брони спрыгнуло трое оккупантов в комбинезонах и один, одетый иначе, - в кителе с погонами; последние, а также кобура на ремне, давали повод предположить, что он постарше званием. Захватчики, отряхивая пыль, громко переговаривались, бодро и беспечно, словно вернулись с приятной прогулки. Старшой прошел к сеням, грохнул сапогом в дверь, требовательно прокричал: Матка! Матка, виходить!

– Из сеней вышел Деда, заговорил с ним по-немецки. Подошли и остальные, обступили, загалдели. Получив пару ведер, направились к колодцу.

Шарик, до хрипоты в горле натягивая цепь, с яростным лаем кидался на проходивших рядом с будкой чужаков. Один из солдат замахнулся сапогом, но поддеть не сумел - пес увернулся. Шедший последним старшой достал пистолет и выстрелил дворняге в пасть. Собака свалилась, скребя лапами... Тем временем у колодца, раздевшись догола, по-жеребячьи ржали, обливаясь холодной водой, подчиненные. Убийца собаки неспеша сбросил китель, нательную, в серых от пота разводах, сорочку; тонкой струей ему стали сливать на спину, он отдувался, фыркал, блаженно кряхтел.

Встав на колени, невидимый сквозь густую листву, Андрей наблюдал за пришельцами. Так вот они какие, фашистские оккупанты... Эти два слова он слышал часто, и воображение рисовало их этакими пиратами-бармалеями звериный оскал, небритые, увешаны кривыми ножами, пистолетами и гранатами, с черной повязкой на глазу. Оказалось, однако, что облик вполне человеческий. Это, впрочем, не уменьшило неприязни: сытые, самодовольные "хари" вызывали отвращение и ненависть. Возмущало и то, как себя ведут - самоуверенно, хозяйски, будто прикатили к себе домой. Подлые убийцы! Застрелить собачку только за то, что добросовестно исполняла свои обязанности... Ведь не укусила же! Вот так, наверно, и с людьми: чем-то не глянулся - и на мушку. Эх, был бы автомат, изрешетил бы, гадов, - и в подсолнухи, ищи-свищи!

Но ничего, кроме складника да еще пряща с боеприпасом, у него при себе не было. Как, впрочем, не было и страха или растерянности. К злости примешивалось сожаление, что не успели выйти со двора: дять Саша вторые сутки не емши и неизвестно, когда теперь они к нему прорвутся.

Наобливавшись, солдаты отправились к машинам, а офицер с одним из подчиненных прошли к дереву. Запихиваясь, старшой тряс ветки, а солдат, одной рукой посылая в рот грушу за грушей, другой подбирал падающие в ведро; наполнив, ушел к своим угощать.

Доев последнюю грушу, старшой достал из кобуры пистолет и начал к кому-то подкрадываться. Андрей придвинулся к краю укрытия и увидел: к курам. Не подозревая об опасности, они беспечно копошились под вишней, куда хозяева специально для них высыпали пепел.

Хрястнул выстрел. Всполошно кудахча, неструхи кинулись врассыпную, а одна - трепыхалась в судорогах, вскидываясь кверху, словно подранок. Не струсил лишь петух: озадаченно топтался вокруг нее, что-то недовольно бормоча; несколько раз клюнул подопечную, как бы призывая к порядку... Не оставил ее и после того, как "охотник" выстрелил и по нем, лишь отскочил от взметнувшейся рядом земли.