11

И все же не удалось ей "вползать в жизнь потихоньку"... В воскресенье - накануне Громиного приезда - её уединенную тишину нарушил нежданный гость. Человек в черном пальто. Коля Ставрополь.

Только на этот раз он был не в пальто - на нем была короткая дубленка. Ударил мороз, наконец возвративший земле долгожданную зиму.

Она увидала его в окно - он шел о тропинке к дому, подняв воротник и выпуская густые клубы пара. В руках у него белел удлиненный бумажный сверток.

"Чему быть - того не миновать!" - решилась Надя и распахнула дверь.

В свертке оказались цветы. Чайные розы. На крепких, усеянных мясистыми шипами, зеленых стеблях.

– Вот... это вам. Могу я войти?

Он не стал раздеваться. Отказался присесть. Был крайне вежлив и немногословен.

– Не удивляйтесь, у меня просьба к вам. Небольшая. Намекните федералам... вашему человеку - ну, вы понимаете... Мы не хотим лишнего шума и не любим никому доставлять лишних хлопот. А с варягами сами разберемся. Только пусть дадут нам спокойно дышать. Не надо перекрывать кислород. Вот так, примерно, и передайте. Он поймет. А там... поживем - увидим. Ну... успеха вам! И забудьте об этой истории. И еще. Спасибо!

– За что?

– За то, что такая вы... сумасшедшая.

Он ухмыльнулся, кивнул ей и вышел.

А она так и стояла как вкопанная с цветами в руках, пока он не растворился в вечерних сумерках. Тугие бутоны, склонившиеся едва ли не до полу, легонько подрагивали. Надя положила их на стол и села на пол. Там, где стояла...

Она поняла, что только теперь - в эту минуту - история кота Лариона кончилась. Кот был найден. Жизнь совершила круг и отпустила её. На волю!

И на следующий день едва рассвело и золотистый ласковый свет лег на побеленные снегом крыши поселка, Надя, которая не спала всю ночь, быстро оделась и растворила дверь утру. Она вдохнула морозный воздух и пошла, а потом побежала - в жизнь, в свет. И когда за околицей дачного поселка она остановилась, чтоб отдышаться, то почувствовала вдруг, - физически ясно, что беременность её была мнимой. Что её не было и нет. И все хорошо... И если будет у неё ребенок, то не от Володи, нет! Но это уж - как Бог даст...

А былая её убежденность, задержка - это был только страх, обретший материальность, подчинивший себе даже женский ритм её естества, ставший плотью её психики, её физических ощущений, продиктованных исступленным сознанием... Это морок и тьма проросли в её плоти, подмяли её под себя. Но то была только иллюзия...

Надя сняла шапку, тряхнула головой, порыв ветра швырнул на разгоряченное лицо разметавшиеся волосы... и словно бы освобождаясь из незримого плена, все ускоряя шаг, она повернула назад, к дому.

* * *

В конце января Надя вернулась в Москву. В театре ей, как ни странно, многие искренне радовались - оказалось, её отсутствие было заметно. Это здорово приободрило. И с какой-то новой для себя методичностью и выровненностью усилий она начала приводить в порядок свой физический аппарат - стала приходить в форму.

Репетиции "Сестры Беатрисы" шли полным ходом. Педагогом-репетитором состава солистов назначена была Меньшова. Главную роль во втором составе репетировала Надя Орлова. Однако, в день премьеры, назначенном на начало апреля, партию Беатрисы по-прежнему должна была танцевать Надежда Санковская. И права её на первенство теперь никто не оспаривал... Она должна справиться. Должна! Очень многие верили в это. Потому что у Надежды Санковской словно выросли крылья - так несказанно она переменилась.

И Надя каждый день поднималась на лифте на верхнюю сцену. И сходила с пьедестала в образе Девы. И вырастала сама над собой - легко, на удивленье легко после такого-то перерыва ощущая всю естественность и органику танцевального языка, на котором ей довелось говорить...

В конце февраля, когда репетиции были перенесены на основную сцену, Надя заметила в зале Федорову. Та сидела в сторонке, стараясь казаться незамеченной.

"Прямо как я недавно на злополучном прогоне "Баядерки"...
– подумала Надя.
– Только это было, кажется, так давно... как будто бы в прошлой жизни."

Выйдя на пенсию, Федорова продолжала бывать в театре. Она не могла без него существовать, как, впрочем, и он без нее. И вот, наконец, по театру разнеслась весть: Анна Сергеевна Федорова назначена на должность педагога-репетитора согласно штатному расписанию! Теперь можно было дышать... Приближалась весна.

И вот как-то вечером после одной из изнурительных репетиций, когда Надя сидела у рампы без сил, Федорова поднялась из зала на сцену и подошла к Наде. И нарушила свой негласный обет молчания.

– Неплохо, Надя, совсем неплохо! Рано ещё поздравлять - сыровато, но... вижу, вы справитесь.

Надя от смущения стала пунцовой и не нашла слов в ответ - только мялась на месте, кутаясь в свой халат.

– Знаете...
– Федорова испытующе взглянула на нее.
– Я бы вот здесь, в самом конце вариации сделала вот так...

И она, бросив сумочку, стала показывать. Надя кивала, стараясь сдержать волнение, - ЕЕ Анна признала ее! Федорова встала в финальную позу, словно точку поставила, и обернулась к Наде.