Какое-то время Надя сидела молча. Потом заплакала. И, борясь со слезами, открыла старое издание Метерлинка, - эта книга в оливково-зеленом переплете все время лежала на её столике, - и начала читать вслух, то и дело утирая глаза и всхлипывая.

"Ужели там вверху начертано, что нет прощенья, что любовь навеки проклята и нет ей искупленья? Поведай мне, открой!.. Нет, не погибла я, коль не захочешь Ты... Молю я о возможном! Один лишь только знак; о, небольшой лишь знак, чтоб я одна видала... И если тень лампад, что на лице Твоем покоится смиренно, подвинется на волос, я не уйду отсюда!.. Я не уйду отсюда!.. Взгляни же на меня, о Пресвятая Мать, я превращаюсь в зренье, я жду, я жду, я жду!.."

Надя закрыла книгу, немного успокоилась и взглянула на лампадку перед иконой. Тень на стене не двигалась...

* * *

В день премьеры Надя заперлась в гримуборной задолго до начала спектакля. Костюмерша уже зашнуровала и зашила ей костюм на спине - длинную струящуюся тунику, стилизовнную под монашеское одеяние. На голове её был намертво закреплен парик: по спине рассыпались волной длинные - ниже пояса - золотистые волосы. На них - прозрачное покрывало, обрамляющее лицо и заколотое под подбородком.

Надя сидела, выпрямившись и пристально глядя в зеркало. На лицо её падала тень от зажженной лампады.

В дверь постучали. Она не хотела открывать, но стук повторился неугомонный, резкий, настойчивый. Вздохнув, она поднялась и повернула ключ в замке. В гримуборную вплыл необъятный букет хризантем, а за ним появилась Маргота.

– Привет звездам российской сцены! На-ка вот, и чтоб не вздумала мандражить! Это не поздравление, - рано тебя поздравлять, - это просто чтоб душа успокоилась. Гляди на них и ни о чем не думай! Все будет хорошо! Поняла?
– она поцеловала подругу.

– Ты чего днем не зашла? Мы же договорились...

Надя разворачивала хрустящий целлофан, стараясь не глядеть на подругу. Ее появление, да ещё с этим букетом, было сейчас не к месту и не ко времени.

– А я... гуляла.

– Чего-чего?!

– Гуляла! По городу. Знаешь, есть в Москве всякие садики, дворики... бульварчик Тверской!

– И много нагуляла?

– Ладно, хватит ерничать!
– Маргота устало рухнула на стул в углу гримуборной, обхватила руками колени и прикусила губу.
– Разговор наш все из головы не идет. То, что ты мне наговорила, - это...

– Маргота, ну что ты...
– Надя подошла к ней, хотела обнять, но Маргота резко вскочила и оттолкнула её.
– Да, что с тобой?!

– Что?
– та сорвалась на крик.
– Я артистка балета, понятно тебе? Балерина, а не святоша! Лампад понавесила... Может, в самом деле тебе не по роли, а по жизни пора в монастырь?

– Да нет, вроде пока ещё не пора...
– сказала Надя спокойно, сняла со спинки кресла длинную шаль и плотно в неё укуталась.

– Ах, как мы вошли в роль! Святая ты наша! Может, скоро начнешь творить чудеса? У меня уж все уши в лапше: ах, надо нести свой крест, себя не жалеть... Слушай, дотронься ты до меня, убогой, - может, прозрею, а?!

– Пожалуйста, упокойся.

– Я понимаю - боишься отстать от моды. Сейчас все, кому не лень, в церковь ломятся, так сказать, духовность обозначают... Только теперь, знаешь что самый писк? Белая и черная магия! Салон Алевтины - слышала про такой? Да, их до кучи - этих салонов: моментальный приворот, верну любимого навсегда! Все кругом ясновидящие и у всех результат сто процентов! Так что ты со своими лампадками от жизни отстала! Давай-ка - наверстывай пока не поздно, а то как-то нехорошо - знаменитостям надо впереди прогресса бежать! Про тебя вон ещё до премьеры уж все газеты пишут, - событие, мол!
– а ты сидишь тут со своими иконами как бабка старая...

– Марго, милый ты мой дружочек, не шути с этим... пожалуйста!

Надя крепко обняла подругу за плечи, уткнулась носом в её макушку... Маргота сразу вся как-то сникла, замерла, а потом крепко стиснула Надины руки.

– Ну, не дура ты, Надька?
– она указала кивком на лападу.
– Ну, куда тебя понесло? Один тебя, считай, бросил. Другой избил. Третий изнасиловал! И ты так вот спокойно с этим живешь... Так это все оставляешь!

– А что мне делать по-твоему?

– Мстить! Драться!
– Маргота подскочила и стиснула кулаки. В её голосе зазвенел мстительный злой азарт.
– Не давать себя в обиду. Иначе растопчут, дура! Сейчас время такое - биться надо за жизнь! Да, как ты можешь прощать мужикам? В них же все зло! Они же тебя... предают, унижают... не знаю, что! И этот твой Грома. Ты ж его любишь! Я же баба - я все вижу! А он женат. И мозги тебе пудрит. Где вот он? У тебя премьера, ты места себе не находишь... а он? А?! Не-ту-ти!!!
– Маргота вложила в это последнее слово, расчлененное по слогам, всю свою боль, и обиду... и ненависть к мужикам, к жизни, которая не задалась.
– Высосет он из тебя все - молодость, лучшие годы... Надька, брось ты думать о нем, брось, Богом прошу!

Надя некоторое время молчала. Потом присела на корточки возле подруги, обхватила ладонями её нахмуренное, отчаявшееся лицо... Поцеловала. И Маргота приникла к ней, как к крепостной стене, и так, прижавшись друг к другу, сидели они какое-то время.

Включили трансляцию. И голос помрежа, пожелавший удачи всем участникам премьеры, пригласил артистов подготовиться к выходу на сцену - до начала спектакля оставалось каких-нибудь сорок минут.

– Вот ты говоришь - все зло в мужиках...
– тихо, вполголоса начала Надя.
– А другой скажет - в бабах! В коммунистах или демократах или ещё невесть в ком... И никто, - понимаешь, никто!
– даже не почешется в зеркало на себя поглядеть. И все мы такие. Эдакие прижизненные памятники самим себе... Мы же нежить, Марго! И надо было земле поплыть под ногами, чтоб я хоть что-то поняла и...
– Надя заплакала. Жалобно, как ребенок.
– Ты пойми, это не поза! Понимаешь, Он ждет нас! Ждет, когда мы очнемся. Он в нас верит. И мы... мы нужны Ему. Может, только за этим и пришли сюда, в этот мир, чтобы это понять.