Фима принялся за доставшуюся ему куриную ножку, Костя – за грудку. Взялся рассказывать:

– Машина хозяйская. Я в фирме “Глория Билд” работаю. Слыхали про такую? Я там в замах у Еремина. За “Платинум” отвечаю. Комплекс такой строится. Ну, неважно. На пару деньков всего одолжил машину, будь она неладна. У моей привод сломался.

Наладились, гады, машины собирать в “третьем мире”. В общем, привод лопнул. В ту ночь, как наколдовал кто, на “Платине” ЧП случилось. Саша Бесчастных, крановщик, напился, забирался наверх, ну и сверзился, обе ноги сломал. “Скорая” пока доедет…

Меня подняли, я примчался, чтобы его в больничку отвезти. Как вы, архаровцы, успели, не пойму. Вроде бы только на минуту отошел – что там до конторы дойти, метров сто… Сашу на носилках вынесли. А художество уже вот оно – нате любуйтесь.

Тут хоть матерись, хоть головой бейся. Несколько раз нам уже рисовали, то на заборах, то вообще на готовых стенах, на свежей штукатурочке. Камеры нужно устанавливать, я им сколько раз говорил. Тянут все. Искал я вас. Ох, искал. Саша, бедный, в салоне мычит, протрезвел и мамочку вспоминает. Больно ему, дураку. А я по Зоне нарезаю. Потом на трассу выскочил, тоже все высматривал. Отловил бы тогда – уж не знаю, боюсь, грех на душу взял бы. Бита бейсбольная у меня всегда с собой в машине. Не отловил. Обошлось. Злой был очень. Ну, думаю, какого ж хрена?! И шефы ваши – что у них-то в голове было, когда затевали все это?

Построили вас под хоругви… Едем уже в Любореченск, а я все это Сашке несчастному высказываю. Ору на него! Будто Сашка всю эту катавасию затеял. Он жалится, “мамочка моя”, а сам отвечать мне пытается. И все, знаете, выгораживает вас. Осведомлен, оказывается, про вашу контору. Правильно, говорит. Нам, говорит, таким непутевым, одно спасение – чтобы кто-то нас контролировал, уму-разуму учил. Да не так, говорит, чтобы на наше усмотрение, а чтобы жестко, чтобы жестко, говорит: это можно, за это – в бубен. – Костя посмотрел на Фиму, будто хотел понять, разделяет ли тот такие мысли. – Вот чего ему не хватает, Сашке Бесчастному? – Костя потянулся к стопке салфеток, зацепил одну, вытер быстрым движением пальцы. – И таким как он.

Хочешь ты жить по-людски – живи. Так нет же, ему еще надзирателя приставь.

Хозяин ему нужен, строгий папа. Чтобы пинками, за шиворот, на путь праведный. А чтоб не скучно Сашке было – и ко всем окружающим приставь надзирателя. – Улыбнулся натужно: – А, детвора? Или я что-то недопонимаю во всей этой затее? – Понизил заговорщически голос, навалился грудью на стол. – Это вас хотят надзирателями ко мне приставить?

Надзирателями себя пугают! Ах вы тупые головы упрямые!

– Точно, – в тон ему ответил Фима. – Будем, как казачки ваши карманные, конными разъезжать.

– Да почему “ваши”-то? Скорее, ваши. Тоже строем любят.

– Собачьи головы привяжем, метлы. Как положено. Вам же во всем опричнина чудится.

И нас как только не называли. Православным комсомолом называли, церковным спецназом. А только мы – последняя для всех надежда. Не будет великой православной России – никакой не будет.

Костя молчал. Курицу чаем запивал. Доев грудку, посмотрел на белое острие хрящика, откусил и сжевал с хрустом.

– Как ни кинь… – сказал он, слизывая кусочки хряща с зубов, – Великая Россия… В вашем варианте вот – великая православная… Видишь ли, Фима, так уж как-то повелось у нас: величие российское к чему ни приставь – беда. Жестокое оно какое-то, величие наше. Каннибальское. Кому-то надо непременно в землю лечь, чтобы другим величия приобщиться. Так мы свою жизнь тут устроили, что ли… или никак не отвыкнем? Для меня вся эта ваша возня армагеддонская… Семье моей наше прошлое величие очень дорого обошлось. Один мой дед – говорил уже – безвестно на Волгодоне, второй – на химзаводе медленно, заживо. Двоюродные дядья, двое, на Северах застряли, уехали когда-то за длинным рублем, а доживают в нищете. И очередное, вот это новое величие… ваше ли, другое, все одно… боюсь, Фима, мне его придется оплачивать. Мне.

– Да ты бредишь! Отсидишься в домике своем.

– Ты не спеши, не спеши с прогнозом-то.

– У тебя паранойя, Костя. Кому ты такой нужен?

– Так-то оно так, не нужен пока. Тем, собственно, и пользуюсь. Размениваю общее величие на собственный домик с фонтаном. Видел, нет, у меня фонтан во дворе?

– И что?

– Сам сделал.

Новую салфетку скатал в комок.

Бог с тобой, Костя! И с твоим фонтаном. Буль-буль, Костя, буль-буль. А страна пока – ничья. Лежит, вами брошенная. Обмененная на товары заморские. Таким, как ты, ее не поднять. Она тем достанется, у кого воля тверже. От века так было, Костя, так и будет впредь. Не искать Киева под вами? Ну уж нет!

У нас был уговор не искать Киева под тобою, говорили Ольговичи князю. Но если ты приказываешь нам отказаться от Киева навсегда, то мы не венгры и не ляхи какие, мы внуки одного деда. При жизни твоей мы не ищем Киева, но после тебя – кому бог его даст.

Так-то, Костя, так-то. Кому бог даст!

Захотелось еще чаю, но просить не стал. Вставать, идти на кухню, чтобы поставить чайник – не пить же холодный, – лень было. Хоть яблок обещанных попробовать.

Будто мультяшные.

Надя вынула камеру из футляра.

– Можно, Костя, я сниму?

Взглянув на расчехленную камеру, Костя удивился:

– Зачем?

– Это как дневник. Всего лишь.

– Зачем?

– Чтоб интересней жилось. Чтобы было что снимать, приходится быть там, где интересно, – кивнула на камеру. – Работает навроде компаса.

– Снимай, если надо. Дневник у нее… Все вы, блин, с выдумкой.

Надя включила камеру, а Костя снова повернулся к Фиме:

– Но мы в сторону ушли. Ты скажи, я ведь чего хочу понять. Ну, великая страна, ну, хорошо. Но зачем Армагеддоном-то стращать?