– Чего встали там? Сюда идите.

Антон обернулся во двор. Лицо его было напряжено, будто судорогой его свело.

Никогда раньше не видел Ефим такого лица у Антона.

Лапа ушел. Фима сделал было шаг к крыльцу, но остановился. В дом идти не хотелось. Размял круговым движением шею. Нащупал жетон Владычного Стяга через ткань футболки. Палец скользнул по ребрышкам цифр личного номера. Подумал: “Испортили все, козлы”.

– Милиция там, слышал уже?

Сзади подошла Надя. Встала близко – Фима уловил запах ее духов. Надо было ей сказать, чтобы не душилась, хотя бы не так сильно. Без этого ее карнавала на голове выглядит куда приличней, а все же зря она здесь, не к месту.

– Большая куча ментов. Два автобуса. Я из окна смотрела. Эти, знаешь, маски-маски.

– Сдвинула узел платка поглубже под подбородок. – Знаешь, на этот раз меня близость ментов почему-то не веселит. Как той ночью, помнишь, там вон, на вышке, – кивнула в сторону рекламного экрана, скомканной радугой мерцающего над крышами.

– Как думаешь, это от времени суток зависит или от количества ментов?

В висках у Фимы застучало, побежали, заторопились бронзовые паучки. Сейчас будут плести свои чугунные паутинки. Не пошла бы носом кровь. Давно не было.

Вспомнил, как сидели у Крицына.

Обиженный пухленький Крицын. Смотрит, как Карлсон, которого отлупил Малыш. Злит не столько словами своими – одним этим взглядом. Надя курицу уплетает. На стенах фотографии – кусочки драгоценной Крицынской жизни. Закрылся в своем теремочке.

Чики-домики, я ни при чем. А тут к нему – без спросу, как к себе домой, страшная, под стяги вставшая, детвора. “Поговорить хочу. Любопытствую понять”.

А понять-то и нечем. Не осталось в ожиревшем мозгу нужной извилинки, за которую зацепиться бы могло болючее это, неизлечимое понимание: не нужны больше, Крицын, никому твои трухлявые драгоценности. Не подманишь на них даже собственных детей.

Его коттедж недалеко отсюда, через пять дворов.

Надя:

– Идем к отцу?

– Нет, ты иди, я тут…

– Так твои же сказали всем со двора уйти. Батюшка Никифор выглянул, велел закрыться и сидеть тихо. Пойдем.

– Надя, вам сейчас уйти надо. Выпустят, думаю. Они вообще где, менты?

– Там, подальше, с одной и с другой стороны. Идешь, нет?

– Я отца уговорил, чтоб он в Любореченск уезжал. Он же, наверное, не знает еще про ментов. Я только что от него. Он на лоджии. Ты пойди к нему и уходите. Может, вообще не тронут – мимо пройдете, заболтаешь его… Я его уговорил.

Надя привстала на цыпочки, за шею Фиму обняла, потянула легонько на себя.

Дурашливо, оглушительно чмокнула в щеку. Сказала:

– Нет, Фим. Так нельзя.

– Как – так? Как нельзя?

– Такой ты, Фимочка, головастый, столько всего знаешь, тонны книг прочел, а простых вещей ну никак не хочешь понимать. Ему ведь сейчас это и нужно.

– Да что – это?

– Ну вот, – Надя, как кукла на шарнирах, вскинула перед собой прямые руки, плетьми уронила обратно. – Это. Что затевается. Менты. КПЗ. Протоколы.

Фима посмотрел на нее: нет, не шутит. Всегда так – если играет дурочку, значит, не до шуток ей.

Надя нервно улыбнулась.

– Не знаю, правильно ли это, и вообще, бывает ли так, но… ему пострадать нужно.

Вот. Да. Именно так. Ты когда еще сам созреешь, чтобы его простить. Пусть. Не бог весть что, конечно, но и ментовские неприятности на худой конец сойдут. Как говорится, из имеющегося предложения. А я с ним побуду. – Толкнула Фиму локтем под ребра: – Да не менжуйся ты так. Не танки же подогнали.

Она ушла, напевая себе под нос: “Владимирский централ, этапом до Твери”.

Ефим смотрел в сторону ворот. Антон, который шагнул одной ногой за порожек двери, теперь мило болтал с кем-то, кого Фиме не было видно за спинами Антона и Саенко.

Перетаптывающийся с ноги на ногу, потирающий ладонями бока, Саенко порывался выйти – к тому или к тем, с кем беседовал Антон. Прочно запечатав проход, Антон не пропускал его.

– Да что происходит?! – вскипел Саенко, выглядывая на улицу через плечо Антона.

– По какому праву! Что вам нужно от нас, нехристи?!

Толкнулся в Антонову спину.

– Пусти же!

Антон качнулся под его напором, но устоял. Срываясь, Саенко крикнул в голос:

– Да отойди ты! Со священником им поговорить надо!

Он стал оттягивать Антона от двери – безуспешно.

Закончив фразу, успев даже отвесить прощальный кивок своему собеседнику, Антон обернулся, корпусом оттер Саенко от двери. Резко присел, продел свою правую руку Саенко между ног, прихватил его “на мельницу” и, сказав: “Прости, Вить”, – поднялся с дергающейся, но накрепко приклеенной к его плечам ношей. Зашагал прочь от брошенной нараспашку двери.