— У нас теперь конеферма в колхозе — любо посмотреть, — хвалился Иван

Агапович. — Нет такой во всём районе. Я там старшим. Приезжайте, Василий

Николаевич, покажу...

Мы подошли к упряжке, и за нами привалила толпа любопытных, которых

всегда много на базарах в праздничные дни.

— Вот глядите, товарищи, какой конь! Волк его совсем изуродовал, а

Василий Николаевич вылечил. Да. — Он обнял меня рукой за плечи и

продолжал: — А почему вылечил? Потому, что он учёный, ветеринарный доктор.

Земляк. Сын плотника Николая Митрофаныча Воробьёва. Знаете? Садись,

Василий Николаевич, порадуй старика. Прокачу с ветерком!

Мне стало как-то неловко от похвалы Ивана Агаповича, но чтобы не

обижать его, я согласился немного проехаться. На корпусе и на ногах у коня

я заметил неровные белые пятна: на тех местах, где были шрамы, выросли

белые волосы.

Иван Агапович сел в тарантас справа от меня и, взяв в руки мягкие

тесёмочные вожжи, чуть шевельнул ими. Конь сразу пошёл широким шагом.

— И не хромает? — спросил я.

— Нет, немного припадает правой задней, и то когда полной рысью

пойдёт.

Мы выехали на широкую накатанную дорогу, которая вела за село, к

пруду. До пруда было километра полтора. По этой дороге я бегал когда-то с

ребятами на купание. Издали виднелась плотина и на ней раскидистые вётлы с

пожелтевшими кронами.

Иван Агапович слегка натянул вожжи — и конь перешёл на рысь.

— А ну-ну, милок, пошевелись! — ласково и вместе с тем повелительно

проговорил Иван Агапович.

Сокол сразу понёсся широкой рысью, и чем туже натягивал вожжи Иван

Агапович, тем всё быстрее и быстрее бежал конь. Потом пришёл такой момент,

когда конь разогрелся, и Иван Агапович с молодой удалью крикнул:

— Эге-ге-ге! Мила-ай! Надда-ай, родима-ай!

За тарантасом заклубилась пыльная завеса, как вода под винтом

теплохода. Сокол полетел какой-то необыкновенной рысью. Он сразу стал как

будто длиннее и бежал таким широким, плавным махом, словно летел на

невидимых крыльях. Чёрный с блёсткой хвост вытянулся до тарантаса и

струился кудрявыми волнами. Занавеска густой гривы рассыпалась и трепетала

от ветра. Земля под тарантасом стремительно убегала назад, а ветер упруго,

будто платком, бил в лицо. Только теперь я понял, что значит проехать «с

ветерком». Чтобы не вылететь где-нибудь на ямке, я ухватился за тарантас и

крикнул:

— Полегче, Иван Агапович, полегче! А то тарантас рассыплется!..

— Не рассыплется! — кричал вошедший в раж Иван Агапович. — Давай,

давай, родимый! Держись, Ва-ася!

Обратно мы ехали шагом. Сокол порывался было перейти на рысь, но Иван

Агапович придерживал его:

— Ну, спокойно, дурачок. Разгорячился. Бежать хочется? Меру надо

знать.

Иван Агапович довёз меня до дому и, прощаясь, сказал:

— Мне бы моего Мишку в ветеринарный техникум отдать. Пусть учится

дальше. Помоги ему, Василий Николаевич, подготовиться.

Я обещал помочь Мише, и мы всю зиму вечерами занимались с ним. Миша

занимался усердно, и я был уверен, что он поступит в техникум. Но пришло

лето сорок первого года, и все наши хорошие планы рухнули.

...Война ворвалась к нам в жаркий летний день, когда мы заканчивали

покос и начали убирать ячмень.

В первый же день, в воскресенье, нас с Мишей вызвали в райвоенкомат и

поручили новую работу.

На другой день, с рассвета, на большую базарную площадь привели из

колхозов сотни лошадей. Их надо было осмотреть и принять в армию.

Председателем приёмочной комиссии был майор Севрюков, сухопарый,

подтянутый кавалерист.

Мы работали на площадке около базарных коновязей. Лошадей подводили

по одной. Не было ни сутолоки, ни шума.

Разные тут были лошади: тяжеловозы шли в артиллерию, тонконогих

скакунов в кавалерию зачисляли, а низкорослых, плотных лошадок определяли

в рядовые обозники. Принятых лошадей отводили в кузницу на ковку. На фронт

лошади должны идти «обутыми».

Недалеко от нас, около своих лошадей, привязанных к коновязи, стоял