Хозяйка тихонько высыпала щепотку миндаля на клеенку, смотрела в стол. Хозяин что-то быстро говорил по-еврейски, перебирал банки на подоконнике. Только мальчик от дверей лавочки глядел Коле в лицо.

– У меня папу арестовали!
– вдруг на всю комнату заговорил Коля, все оглянулись, все глядели на голос.
– А папа почтовый чиновник. А мама дома не знает, плачет. Я хотел узнать на почте, а надзиратель...

– Ца-ца-ца! Ммм!
– закивал головой еврей.
– Ай-ай! Что с людьми делают. Ой!
– он выдохнул весь воздух.

– Так заходил городовой, - быстро зашептала еврейка, - так спрашивал за вас. Я ему говорю: вы с ума сошли?

– А шинель что? Пропала? Там есть что?
– Хозяин сморщил брови, совсем нагнул лицо к Коле.
– Вы говорите! Важное есть там?

– Так он же не имел в руках шинели!
– перебила хозяйка. Мальчик влез коленями на стул и через стол тянулся, поднял брови на Колю.

– В шинели ничего...

– А где мама?
– трясла за плечо Колю хозяйка.
– Мамочка ваша где? Она же за вас не знает. Ой, где вы живете, где? Где? Во вунт ир?
– говорила она по-еврейски.

– Здесь, сейчас, на Елизаветинской, - и Коля показывал вбок рукой.

– Что ты хотела? Что ты хотела?
– вдруг набросилась хозяйка на девочку.
– А! Ним!
– и она скинула миндаль на пол.
– Так надо иттить, надо скоро!

Она быстро заговорила с мужем.

– Я пойду!
– Коля двинулся.

– Халт! Халт!
– хозяйка перегородила рукой дорогу и схватила с кровати шаль, заспешила по коридору.

– Она посмотрит, или не глядит кто, - и хозяин мотнул головой вслед жене.

Все молчали, слушали. Слышно было только, как кусала миндаль девочка под столом.

– Он тебе не бил?
– чуть слышно прошептал мальчик. Коля затряс головой.

– Нет?
– и мальчик сполз со стула.

Толком

САНЬКА не верил, что пустят в столовку: закроют "впредь до особого распоряжения", и взвод казаков будет мимо ездить, по мостовой шагом, взад да вперед. Столовка "Общества попечения", и губернаторша председательница. Санька спешно мылся утром - посмотреть скорее, как? закрыта? нет? казаки? Он слышал, что Андрей Степанович пьет уже чай в столовой, сморкается на всю квартиру. Не затеял бы разговаривать, рассуждать. Вопросы, паузы. Без чаю идти, что ли? Прошел мимо столовой: Андрей Степанович сидел один, как будто брошенный, и глянул на Саньку - выходило, что если уйти без чаю, то, значит, уж нарочно, и взгляд, хоть достойный, но с надеждой. Санька с самым спешным видом влетел в столовую, за стакан, к самовару, криво сел, боком спешу! Андрей Степанович молчал, взглядывал. Санька изо всех сил вертел ложечкой в стакане. Налил на блюдце, стал дуть.

– Куда это ты так?
– осторожным голосом сказал Андрей Степанович, и укоризна в глазах: скорбная укоризна.

– В столовке... собранье, - Санька прихлебывал из горячего блюдца.

– Так!
– Тиктин внимательно стал набирать на ножик масла.
– Это что же? Общественный протест?
– Тиктин не спеша намазывал хлеб.
– Резолюции?

– Один говорить будет...
– Санька не глядел на отца, налил второе блюдце.

– Вот вчера, - голос у Тиктина стал на ноту, на общественную ноту, он повернулся и говорил в буфет, - вот вчера тоже один говорил и... пятнадцать человек молчало. Пятнадцать холуев!
– вдруг крикнул Тиктин, обернувшись к Саньке.

Санька от блюдца, снизу, глядел в нахмуренные брови, и усы приподнялись, ненавистная горечь здесь, у ноздрей. Санька глядел не шевелясь.

– Холуев!
– крикнул на Саньку Тиктин ругательным голосом.
– Честь имею представиться, - и Тиктин ткнул горстью себя в грудь и поклонился над столом.

Санька выпрямился, сделал серьезное, осторожное лицо.

– Да, да, - на всю квартиру говорил Тиктин, - в числе подлинных холуев его превосходительства.

Анна Григорьевна в капоте вошла, она глядела то на Саньку, то на Андрея Степановича, мерила глазами: кто на кого?

Горничная на цыпочках прошла по коридору.

– Fermez la porte!* - сказал Андрей Степанович, кивнул на дверь.

– ---------------------

* Закройте дверь! (фр.)

Санька быстро вскочил, запер дверь, сел на место.

– Ты это про вчерашнее?
– тихо спросила Анна Григорьевна.

– Это сегодняшнее!
– снова криком сказал Андрей Степанович. Сегодняшнее! Вчерашнее! Трехсотлетнее! А там, - Тиктин тыкал со злобой большим пальцем за стену, - там идиоты помещичьим коровам языки режут!

Анна Григорьевна глядела в поднос.

– Чего глаза таращишь!
– кричал Андрей Степанович.
– Да, да! И жгут хлеб! Жгут дома! Красный петух. Дребезг.

Андрей Степанович обвел весь стол яростными глазами и перевел дух.

– А тут они, - Тиктин кивнул на двери, - они ведь в солдатских-то шинелях. Они тебе же башку прикладом разворотят.

– В Николаеве, говорят, не стреляли, - Санька глядел, как вдруг всем телом задохнулся отец.

– Говорят!
– Тиктин весь красный спешной рукой полез в боковой карман.
– Авот! Очевидцы!
– И Тиктин совал через стол прямо в Саньку развернутый листок бумаги.
– Пожалуйста-с!