Шрифт:
— Что, Абакар, насвай нюхаешь?
Тот отрицательно покачал головой и пояснил, что насвай не нюхают, а за губу кладут и посасывают.
— Нашли о чем говорить! — зло пробубнил пожилой солдат Дацюк — второй номер бронебойщика. — Фриц за горло берет, а они о табаке…
Но Абакар словно и не слышал этих слов. Не прикасаясь к своему хорошо замаскированному противотанковому ружью, он невозмутимо продолжал:
— Родной трава нюхаю. В степи растет. Отец прислал. — И тут же пояснил Чапичеву;
— Мои отец, мой дед и прадед был спокойный, как скала. Я родной трава смотрю, нюхаю — тоже спокойный, как скала. Палец не дрожит.
— Абакар! — вдруг заорал напарник. — Стреляй!
Абакар звал, что его помощник, украинец Дацюк, человек пожилой, впервые на фронте, и потому волнуется, горячится. Тем более что перед ними танки — враг грозный и опасный. С ними шутки плохи. Упустил момент — клади голову на плаху. Все это Абакар знал, чувствовал, но выразить словами, чтобы успокоить друга, не умел. И все же он не спешил открывать огонь, а только посматривал на небо чаще обычного, и когда напарник уже потерял терпение, сказал как можно спокойнее.
— Ты, друг, не бойся этих чертей. Один твой брат-украинец гранатами и бутылками с горючей смесью несколько танков уничтожил. Сам читал. А у нас — грозный бронебоиха.
Дацюк и сам понимал, что нужна выдержка, смелость. Он ведь затем и в партию вступил, чтобы пример другим в этом показывать. Помнил свое обещание при получении партийного билета — драться с врагом, не жалея сил. Все помнил, но нервы… Страшно!.. Такая ведь махина прет на тебя. Хотя бы чуть в сторону, чтобы в бок его лупануть. Но нет, идут прямо на них…
Танки уже рядом. Они шли уверенно и быстро. И никто по ним почему-то не стрелял…
А степняк-бронебойщик, глядя в черные железные глазницы машин, изрыгающих смерть, опять поднес к лицу пучок сухой травы…
«Черт возьми! Надо же иметь такую выдержку! — думал Чапичев. — Сюда бы фотографа. А еще лучше кинооператора. И чтобы показать одновременно и эти надвигающиеся танки, и мужество советских воинов, и этого невозмутимо спокойного бронебойщика, нюхающего родную траву. Вот уж поистине — скала!»
И вдруг Абакар молниеносным движением засунул за пазуху траву и упал на землю. Не лег! А буквально плюхнулся к своему заждавшемуся оружию, и тотчас, кажется, раньше самого выстрела, закружился головной танк. Раздалось еще несколько выстрелов, и он загорелся. Абакар перенес огонь на второй. Не прошло и минуты, как, чадя и постреливая, уходил враг восвояси. Но вот грохнул еще один выстрел, и уползающий с поля боя танк замер на месте. Открылся башенный люк, и в облаке дыма оттуда вывалился грузный немец. С поднятыми вверх руками он направился в сторону советских солдат. На нем горела одежда, и он кричал изо всех сил. Минометчики набросили на него плащ-палатку и спасли от огня.
Чапичев глянул на Магомедова: бронебойщик нюхал родную траву.
«Теперь, видно, чтоб успокоиться», — подумал Яков. Но Абакар развеял это предположение своим замечанием:
— А побежал бы этот немец на свой сторона — совсем погиб! Или сгорел, или свой эсэс застрелил!
«Вот тебе и скала!» — подумал Чапичев и по старой привычке вынул блокнот, чтобы хоть кое-что записать о нем для наградного листа. — Сколько в нем человечности! Об этом мужественном воине, конечно же, надо бы написать стихи. Да времени нет. Может быть, когда-нибудь и напишу. А сейчас главное — по достоинству отметить солдата за подвиг».
Гитлеровцы успокоились, и Чапичев направился к пулеметчику, о котором говорил ему комбат. Пулеметчик, как и следовало ожидать, оказался на своем месте. Его звали Саша Киселев. Молодой солдат был невысокого роста, коренастый и сильный. Пухлое лицо его уже успело загореть до черноты. Сверкали только зубы, ровные и мелкие. Когда он улыбался, они как-то по-особому озаряли его лицо, и Саша казался совсем юным. Но глаза его не улыбались, потому что, даже разговаривая, он почти не отрывал взгляда от вражеской линии окопов.
Познакомившись и немного поговорив с пулеметчиком, Чапичев понял, что он боится прозевать врага. Надо посидеть с ним во время боя и действительно понять, в чем тут дело.
Вторым номером Киселева был юркий и тонкий казах Омар Темиров. С ним у Чапичева завязалась оживленная беседа о Голодной степи — родине Омара, по которой Чапичеву дважды в жизни приходилось проезжать.
Когда Чапичев бросил неосторожную фразу: «Как бы все же накормить Голодную степь», Омар так и вспыхнул:
— Голодный степь сам может целый государство прокормить! — и живо стал рассказывать о своих планах возрождения этой полупустыни.