— Ну, ну, дальше! — еле выдохнул желтоусый.— Штоб тя оземь шмякнуло!..

— Слышу,— продолжал Афонька,— голос будто и знакомый, а по заду никак не могу определить, партизан или нет. Но все равно, думаю, освобожу, не пропадать же человеку в таком виде. Только хотел отогнуть доску, подбегает Ко-лядо с хлопцами. «Шо это,— говорит,— такое?» — «Кажись, Антошка Васюков застрял,— отвечаю,— вот вытащиться ему помочь хочу».— «Погодь, Афоня,— говорит Колядо.— Надо ще узнать, як он попал в цю щеляку. Може, он тикав от беляков, тогда не стоит вытаскивать, нехай висит». А потом спрашивает: «Эй, ты, як попав в щель?» Васюков отвечает: «За беляком гнался...» — «Брешешь, Антошка!» — «Честное слово, Федор Ефимович, штоб мне не вылезть отседова!» — «Ты и так не вылезешь, покуда мы не поможем. Отвечай як на духу!».

Афонька, переждав смех, досказывал:

— Оказывается, Антошка и вправду гнался за беляком. Тот со страху сиганул в эту самую дыру и застрял. Ну, Васюков, конечно, подбежал, наставил пику и кричит: «Сдавайся, гад!» Тот орет: «Я и так сдаюсь».— «Подыми руки!» Беляк отвечает: «Я уже давно поднял, да ить за забором не видно». Васюков подумал, подумал и взялся отгибать доску, чтобы взять беляка. Только отогнул, а тот, как заяц, скок и помчался по огороду. Васюков за ним в эту же щель, да сам и застрял в ней. «А беляк так и утик?» — спрашивает Колядо. «Утик, Федор Ефимович».— «Дайте, хлопцы, мне ремешок, я вчешу по этому заду, дюже бить по нему сподручно!»

— Брехня! — не вытерпел Васюков.— Брехня!

— Ну, ну, брехня,— миролюбиво согласился Афонька.— Он не ремешком, а ладошкой малость хлопнул.

— Брехня! Не так все было!..

— Как же не так? А винтовку где взял?

— У того беляка, что от меня удрал...

— Вот, а говоришь — брехня!

Новый взрыв хохота покрыл последние Афонькины слова.

Васюков хотел было что-то сказать, но опять только махнул рукой.

Раздалась команда:

— Поднимайсь!

Все разом вскочили, а через две-три минуты отряд снова двинулся в путь.

В степи было еще холоднее, чем в деревушке. Откуда-то незаметно наползли косматые тучи и устлали небо, словно черной ватой, поднялся колючий ветер-степняк и погнал, погнал куда-то шары перекати-поля.

Надвигалась осень...

Примолкли партизаны, угасли шутки, улыбки. Думали о неубранных полях, о своих семьях, о хозяйствах, о предстоящем бое.

Думал о нем и Артемка, ежась в седле от зябкого ветра и дождя, и непонятная тревога вползала в сердце. Не то вдруг робость подкралась, не то действовала мрачная холодная ночь.

Костя тронул Артемку за руку:

— Что приуныл, Космач? Холодно?

— Не очень...

Костя молча достал из седельной сумки телогрейку, накинул на Артемкины плечи.

— Грейся...

Сказал так, что от одних слов теплее стало.

К утру хлестанул дождь, да такой, что сразу промочил всех до нитки. Даже тех, кто был одет тепло, пробирала неуемная дрожь.

— Будь они прокляты, эти беляки,— сердито пробурчал Афонька где-то невдалеке от Артемки.— Лежат сейчас в постельках, в тепле, посапывают, а тут мокни и мерзни из-за них...

Послышался смешок. Афонька будто ждал его, позвал негромко:

— Барин, где ты?

— Тута, тута. Чего тебе? — раздался недовольный голос мужичонки.

— Ты по-польски калякаешь?

— Откель?! — даже вскрикнул от удивления.— Плетет не знай што. Покою не дает.

— Ах, черт, жаль! — расстроился Афонька.— А еще из благородных...

— А зачем? — не сдержал любопытства мужичонка.

— Потолковать бы с поляками. Так, мол, и так: назяблись ребята. Уступите им Юдиху на часок, пусть пообсохнут. А потом уж почистят вам зубы.

— Тьфу ты,— сплюнул Барин,— я думал, дело...

— Нельзя Барина туда слать,— сквозь смех сказал кто-то.— А то поведут еще с кем важным знакомить...

— С бароном Плетюганом...

По рядам партизан прокатился приглушенный смех. Сразу не так стало уныло и холодно. И рассвет будто заторопился—на востоке робко забрезжила бледно-серая полоска.

Вскоре показалась Юдиха. Кавалерийский эскадрон пошел в тыл, а пехота развернулась в цепь, охватив село полукольцом.

Уже совсем рассвело, когда раздалась негромкая команда Колядо:

— Вперед, товарищи!

И цепь безмолвно покатилась к уже четким, высветленным силуэтам крайних изб. На месте остались лишь телеги да коноводы с лошадьми.

Артемка бежал рядом с Небораком, крепко сжимая браунинг. Окраина села приближалась, но молчала. Вот^ уже первые огороды, первые избы. Артемка с напряженной тревогой всматривался в них. «Где поляки? Почему не стреляют? Может, поубегали?» Но вдруг близко, почти рядом, ударил выстрел и взметнулся чей-то голос, полный тоски и ужаса: