Владимир резко обернулся. Библиотека была пуста.

Оранжерея, отдельно стоящий стеклянный купол, внутри которого росли сотни цветов, включая довольно экзотические, появилась в усадьбе как подарок Николая Васильевича Корсакова своей жене. В итоге, как ни забавно, хотя Милица всегда наслаждалась ароматами круглогодичного сада, именно отец Владимира оказался самым большим садоводом в семье. Сыновья регулярно помогали ему в заботах об этом тропическом уголке. Владимир особенно любил оранжерею, регулярно приходя сюда, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Трагедия в Болгарии лишила его и этого места тоже. Теперь оно безраздельно принадлежало отцу – и Корсаков ловил себя на том, что испытывает неясный страх каждый раз, когда заходит сюда.

Длинный день клонился к вечеру, но на улице по-прежнему было светло. Несколько часов, не прервавшись даже на обед, Владимир провел в отцовском кабинете, перекладывая аккуратно разложенные по стопкам бумаги, но не смог найти ничего полезного. Оставалось лишь попытаться спросить у их автора, но эта задача представлялась непосильной.

Отец и сейчас был в оранжерее, только являл со – бой полную противоположность Петру. В том смысле, что телом присутствовал здесь, а вот дух его витал в неизвестных далях. Корсакова поразило, насколько старым выглядел Николай Васильевич. Хотя… Сколько ему сейчас? Шестьдесят?

Корсаков-старший предстал его взгляду сухоньким старичком с бледными слезящимися глазами, одетым во все черное. Он терялся на фоне огромного вольтеровского кресла, поставленного посреди его любимых цветов. Уход за ними составлял его единственное осмысленное занятие. Вошедшего сына Николай Васильевич будто не заметил.

– Папа? – неуверенно спросил Владимир. Отец даже не повернул головы в его сторону. Видя Николая Васильевича, умнейшего человека из всех, кого он знал, в таком состоянии, Владимир в который раз почувствовал, как его сердце наполняется горечью. И страхом. Испуг оказался в новинку – и Корсаков быстро понял, откуда он взялся. Глядя на отца, он видел себя, а точнее – свое возможное будущее, если он не вытравит из себя потустороннего гостя.

Владимир осторожно, словно боясь спугнуть хрупкую птицу, подошел к отцу и присел на корточки перед его креслом.

– Пап, это я, Владимир, – тихо позвал он. – Твой сын.

Отец смотрел прямо на него, но – именно смотрел, а не видел. С тем же успехом Владимир мог быть сделан из прозрачного стекла.

– По ночам я вижу, как мимо нашего дома в тумане проплывают корабли…

Сказано это было едва слышным шелестящим шепотом. Николай Васильевич иногда обращался к окружающим, но большинство из сказанных им слов не несли никакого смысла.

– Папа, у нас рядом с домом нет моря или даже реки, по которой могут плавать корабли, – мягко сказал Владимир.

– Ты не видишь их, потому что они проплывают там, наверху. А мы на дне, в черной непроглядной пучине. И нет того маяка, что развеял бы тьму.

– Я не знаю, сможешь ли ты мне помочь. – Корсаков понимал, что просьба тщетна, но все же решил попробовать. – Я ищу твои записи. Те, что ты не мог доверить даже архиву. Я должен понять, что же произошло с нами тогда. С тобой, мной и Петром.

Он надеялся, что упоминание имени брата поможет отцу хотя бы на секунду сбросить пелену своего тихого сумасшествия, но, видимо, ошибся.

– В темноте, у самого-самого дна, – прошептал Николай Васильевич, продолжая глядеть сквозь сына. – Слушай пение птиц.

– Какая темнота? Какие птицы? – спросил Владимир, отчаянно пытаясь не повышать голос.

Но почему? Крикни! Думаешь, он заметит? Поймет? Отругает? Крикни! Возьми и хорошенько тряхани его! Ему не помешает, а тебе станет легче!

Владимир тряхнул головой, отгоняя чужие мысли. Отец замолчал, лишь смотрел в пространство.

Корсаков втянул пряный, наполненный ароматами цветов воздух, подавляя в себе желание расплакаться. Все без толку. Он легонько сжал отцовские руки своими и поднялся с пола. Уже выходя из оранжереи, Корсаков бросил прощальный взгляд на отца – и замер. Николай Васильевич продолжал сидеть так же, как он его оставил – с отсутствующим видом глядя в пространство.

Или нет?

Корсаков неуверенно сделал два шага назад и проследил, куда смотрит отец. Его сердце учащенно забилось.

В глубине оранжереи стоял черный чугунный фонтан, изображающий озеро с нависшей над ним веткой дерева. А на ветке расселись искусно выплавленные…

– Птицы! – прошептал Владимир. Не веря своей догадке, он бросился к фонтану, на ходу повторяя отцовские слова: – В темноте у самого дна! Слушай пение птиц!

Поверхность воды затянула зелень и кувшинки. Разглядеть дно не представлялось возможным, поэтому Корсаков закатал рукав и сунул руку в фонтан. Шаря по скользкому илистому дну, он пытался нащупать что-то похожее на ключ. Наконец пальцы наткнулись на какое-то кольцо, но при попытке поднять его выяснилось, что оно является частью фонтана и уж точно не лежащим на дне ключом.