– Доложить вашей матушке, что вы прибыли? – осведомился Жорж.

– Не стоит, я сам ее порадую, – отказался Корсаков. – Сначала я хотел бы проведать Петра…

– О, – только и сказал камердинер. – Конечно, как вам будет угодно.

Брат ждал Владимира у домовой церквушки, что стояла на краю усадебных угодий. Место для нее было выбрано идеально – на вершине пологого зеленого холма, спускающегося к бурной узкой речушке и лугу за ней. Детьми они любили наперегонки сбегать вниз, с брызгами влетая в воду, студеную даже в самый жаркий день.

Сейчас Петр стоял на краю холма, задумчиво обозревая раскинувшуюся перед ним панораму.

– Итак, ты наконец-то вернулся домой? – поинтересовался он, не оборачиваясь к брату.

– Да, – кивнул Владимир, встав рядом. – Как ты и хотел.

– Да ладно, чего уж там, – усмехнулся Петр. – Мы оба прекрасно знаем, что ты сам этого хотел.

– Тут не поспоришь, – согласился Корсаков. – Знаешь, мне тебя чертовски не хватает…

Владимир опустился на корточки перед скромным гранитным надгробием. Аккуратные позолоченные буквы на нем гласили: «Петр Николаевич Корсаков, 1850–1877. Сыну, брату, другу».

– Зато, согласись, из всех встреченных тобой призраков я, пожалуй, самый полезный и дружелюбный, – философски заметил Петр.

– Возможно потому, что ты – единственный из встреченных мною призраков, кто является лишь плодом моего больного воображения, – горько ответил Корсаков.

– Touche, тут с тобой не поспоришь, – пожал плечами брат.

1876 год

Владимир мог сколько угодно ерничать, огрызаться или грубить, но факт оставался неоспоримым даже для него – Петр был идеальным старшим братом. Что лишь усугубляло проблему.

Внешне Петр пошел в мать – ему достались густые темные волосы, породистый профиль и грация хищника. Владимир на его фоне блек. Корсаковы вообще не отличались эффектной внешностью – среднего роста, среднего телосложения, средние во всем. А Владимир так вообще рос неуклюжим и полноватым. Неудивительно, что все сверстники из окрестных семейств были без ума от старшего брата, а над младшим чаще подтрунивали. Корсаков отвечал им той же монетой. К подростковому возрасту он отточил свой и без того острый язык настолько, что неоднократно бывал бит.

Петр старался приходить ему на помощь, но быстро усвоил, что своими усилиями делает лишь хуже. Только к концу гимназии те немногочисленные однокашники, что не махнули рукой на Владимира (из доброжелательности или из чистого упорства), выяснили, что младший Корсаков мог похвастаться недюжинным интеллектом, да в общении с действительно близкими людьми становился обаятелен, остроумен и заботлив. А уж в части верности и готовности всегда прийти на выручку другу равных ему просто не было. Но для большинства Владимир оставался колючим и злобным насмешником, способным воспользоваться любой оплошностью соперника, дабы уязвить его. Или ее – тут Корсаков различий не делал. Петру оставалось лишь стараться сгладить конфликт, принеся извинения за брата или буквально притащив того за шкирку к обиженной стороне.

Ему пришлось выступить голосом разума и в тот день, когда отец и Владимир первый и последний раз сцепились настолько, что их крики слышал весь дом.

Тем летом Россия оказалась объединена одним благородным порывом – оказать помощь братскому народу Сербии, поднявшемуся на войну с турками. Храмы звенели колоколами во время молебствий за успехи православного воинства. Знатные семьи и богатые купцы проводили сборы в помощь сербам. Военные массово увольнялись со службы, чтобы уехать на Балканы волонтерами. Да и не только военные! Многие гражданские лица – студенты, врачи, инженеры – шли в волонтеры по зову совести.

В их число хотел попасть и Владимир Корсаков. Воспитанный на рассказах матери о далекой прекрасной родине, молодой Володя отчаянно переживал за сербов, да и все православные балканские народы, стонущие под ненавистной пятой османов. В тот день он принял решение бросить учебу в университете и отправиться на войну волонтером, о чем и заявил отцу. Тот сыновьим рвением оказался недоволен. Слово за слово разговор перешел на повышенные тона, в результате чего Николай Васильевич назвал сына «дураком», а Владимир Николаевич отца – «трусом». Не прямо, конечно – он бы никогда не посмел этого сделать. Но истинный смысл фразы «сейчас дома могут отсиживаться только трусы» поняли все.

– Вот как?! – Отцовский голос стал опасно тих и спокоен. – Тогда позволь тебя спросить: а зачем ты хочешь пойти на эту войну?

– Чтобы помочь братскому народу! – запальчиво выпалил Владимир.

– Это вряд ли! – возразил Николай Васильевич. – Ты жаждешь славы! Жаждешь доказать окружающим, насколько они в тебе ошибались!

– А вот и нет! – выпятил грудь Корсаков, но внезапно получил пощечину и испуганно отшатнулся.

– Мне можешь врать сколько угодно! – опустил руку отец. – Но себе – не смей. Люди, которые врут себе, принимая важные решения, долго не живут. Не важно, задал ли тебе кто-то вопрос или ты задался им сам, но ты должен – слышишь? – должен задуматься и честно на него ответить! Хотя бы самому себе! А до тех пор ты не имеешь права даже заикаться о том, чтобы самостоятельно принимать решения!