Жена улыбнулась.

– Но вам нужны доказательства.

– Любой теории требуются доказательства. Но так все обретает новые краски. Ты сможешь попросить кого-то, чтобы документы твоей семьи доставили в Треверберг?

Она кивнула.

– Попрошу. Привезут.

– А еще нам надо будет сменить дом.

Жена помрачнела.

– Это лишнее. Дети только привыкли.

Ник посмотрел на нее долгим взглядом, а потом встал, подошел к ней и положил руки на хрупкие плечи.

– Я не чувствую, что мы здесь в безопасности. Лучше перестраховаться.

– Запреты условны. Каждый живет своей собственной жизнью. И ты должен идти по пути, который для себя выберешь сам, ведь ты всегда следовал зову сердца. Почему сейчас ограничиваешь себя?

– Она не для меня.

– Она женщина. Как и многие, побывавшие в твоей постели до нее, она такая же слабая и никчемная, маска, которую она демонстрирует, давно сгнила и покрылась плесенью. Время пришло. Когда будет сказана последняя фраза, когда будут совершены поступки, последствия которых необратимы, ты сбросишь все оковы и станешь самим собой.

– Я и так – я.

– Ты всегда лишь тот, кем позволяешь себе быть.

Голос в голове гудит колоколом, заполняя все клетки, все сознание, стирая остальной мир.

– Ты – тот, кем позволяешь себе быть.

Зажать уши и не слышать, но голос все равно звучит, распадаясь на субтона, играя, умоляя и обрекая на страдание.

– Я – это я. – Звучит неуверенно и хрипло. Возражать невозможно, нельзя проявляться, нельзя демонстрировать волю, нужно подчиниться. Подчиниться. Так легко и так сладко кому-то подчиняться. Слаще только обладать.

– Что ты хочешь?

– Ее…

– А если она выберет другого?

– Зачем тогда жить?

– Все верно. – Голос смягчается, он ласкает слух, проникает в душу. – Зачем тогда ей жить?

Соблазнение. Когда твое тело молодо, а разум скрыт под маской неопытности, так легко обмануть. Сближаясь физически, отдаляясь духовно, проникая человеку в душу, сжимая в кулаке его сердце и чувства, ты обретаешь всевластие такого масштаба, о котором даже не мечтал. Когда первая жертва ушла из семьи, объявив своей половинке, что навсегда принадлежит другому человеку, мне захотелось танцевать. Это было просто. Слишком просто! Еще проще оказалось убедить жертву свести счеты с жизнью. Семья развалилась, детям родители не нужны.

А я… мои чувства растворились, как сигаретный дым.

Пф-ф-ф-ф-ф. И лишь облако табачного аромата, а за ним – пустота.

С телом просто. С принятием решений внутри семьи просто. С рабочими вопросами сложнее. Начинать нужно было с малого. Уточнить, что собеседник ел на завтрак или на обед, получить данные по этажу, на котором он работал, потом спросить про номер кабинета. Отличительные черты коллег. Цвет волос, привычки, особенности. Имена. Должности. Обязанности. Через некоторое время в мои руки начало стекаться немыслимое количество желанной информации. Если ее продать, можно озолотиться. Но деньги имелись, пусть и не в неограниченном количестве, хотя они никогда не прельщали меня. Меня прельщала власть.

Отец сказал: «Не ищи счастья, а ищи власть».

У меня не было оснований не верить его словам. Они горели в душе, их выжгло клеймом, прочертило следом от пули, которая лишила отца жизни.

Счастье в обладании.

Счастье в повиновении.

Счастье во всевластии.

Этот длинный путь должен быть пройден. Начиная с малого, иди до конца. Приходилось выполнять работу лучше других, быстрее других, чтобы высвободить время, обратить на себя внимание. Мне удавалось все. Через два с половиной года мой личный список насчитывал три удачных эксперимента и два неудачных. Неудачи были зафиксированы и изучены. А удачи достойны того, чтобы вспоминать их ежедневно перед сном, обозначать как эталон. И стремиться к масштабированию.

Молодая лаборантка с третьего этажа, расшатанная деспотом отцом, убила его, а потом себя. Его ножом, себя таблетками. Город потрясло, но никто не удивился – многие видели ее состояние, многие знали, в какой атмосфере она росла, но она никогда не обращалась за помощью, маскируя синяки на теле. Синяки на душе не замаскировать. Ее смерть обсуждали четыре дня. Потом Нахман вернулся из длительной командировки и запустил новое направление. Разговоры стихли. Шла осень 1970 года.

Декабрь 1970-го. Помощник доктора Гринштейна Алан Тонс сбежал, прихватив с собой несколько особо секретных документов. Мне удалось навести его на мысль, что деньги зарабатываются проще, чем он думал. Морали не существует, а закон относителен. Нужно всего лишь добраться до территории, на которую не распространялась юрисдикция Треверберга. В страну, которая не экстрадирует в Треверберг. Его поймали на границе с Польшей. Оказал сопротивление и был убит. Доктор Гринштейн раздосадован, но на контакт не идет. Чувствую интерес, но решаю еще потренироваться.

Подходящая жертва находится сразу же. Я выбираю среди тех, с кем общаюсь, снова решаясь на непозволительное сближение, и все же не переходя черту – это могут неправильно понять. Одна из последних подопытных проекта «Алекситимия». У нее нет чувств, если верить ученым. На самом деле чувства есть. Я понимаю это при первом же разговоре. Она глушит боль, заменяя ее гневом. А гнев в свою очередь обменивает на фанатичную веру в собственную исключительность. Я убиваю на нее несколько месяцев, день за днем расшатывая выстроенную препаратом и мозгоправами структуру. Она не поддается, процесс необратим. Но я не опускаю рук. И в конце февраля 1971 года она выходит на мороз, чтобы никогда больше не проснуться. Ей интересно: если человек лишен чувств, может, он лишен и других слабостей?