Стиральная машина стояла в ванной Двинского. По большому счету это была единственная причина, по которой кто-либо из домашних теперь навещал «ту самую» ванную комнату. Я заполнила стиралку своим бельем, включила программу, огляделась и вздохнула.

Здесь все оставалось идеально чистым – и оттого странно неживым. На двери уже не висели ни его банный халат, ни полотенца. Но в шкафчике над раковиной так и лежала электробритва, зубная щетка – Двинский гордился тем, что у него, в отличие от прочих послевоенных питерских детей, еще остались (в недостаточном, недостаточном количестве, Ника!) свои зубы. Тяжелый флакон темного стекла – итальянский одеколон, привезенный Алекс. Я открутила крышку, прикрыла глаза: да, это был его запах. Цитрус, лаванда, бергамот. И сандал – к концу дня на его коже тот становился словно бархатным. Ностальгия, не по Двинскому, но по тому времени, когда я его любила, накрыла меня вдруг девятым валом, к горлу поднялся комок. Я почувствовала слабость в ногах и присела на секунду отдышаться на край ванны, прикрыла веки.

Раз, два, три. Держи себя в руках. Не смей по нему плакать. Он не заслужил твоих слез. Я заставила себя дышать ровно. Минута – и затуманенным глазам вернулась резкость. И тогда я увидела их: бурые пятна между стыками светлой плитки рядом с окном.

В принципе, эти пятна могли быть чем-то иным: йодом, например, или ржавчиной. Почему же я сразу поняла, что это кровь? Несколько секунд, замерев, я смотрела сверху на бурые метки. Потом прошлась, склонившись, вокруг ванны, отодвинула мебель под раковиной, табурет, на который Двинский бросал одежду… и нашла такие же еще в трех местах. Под ковриком. На стыке между стенкой и ванной. На подоконнике под окном. Каждый раз кровь явно замывали, но без фанатизма, с какой-то усталой небрежностью, будто особенно не скрывая. Каждый раз ее было немного – несколько капель то тут, то там… но они были. Я задумалась: Двинский мог порезаться при бритье, да только брился он электробритвой. Мог пораниться в саду – но не несколько же раз, да и замывать рану пошел бы сразу к раковине, что не объясняло пятен рядом с окном.

В последующие дни я напоминала себе хорошего спаниеля, обнюхивающего весь дом в поисках отметин ржавого цвета. И действительно находила: на обивке кресла – сбоку, рядом с подлокотником; на подоконниках – въевшиеся в герметик для окон; в столовой – на тонком шерстяном ковре под столом; в ванной на верхнем этаже – также между плиткой.

Каждый раз, заметив очередное пятнышко, я фотографировала его на телефон, чтобы потом, в тишине своей комнаты, увеличить на экране и сказать себе: это правда, я ничего не придумала. Отметин – ни единой – не оказалось, впрочем, ни на лестнице, ни на площадке верхнего этажа, ни в моей комнате (комнаты сестер я предпочитала не исследовать, боясь быть застигнутой). Дача в моем сознании потихоньку разрасталась до меченного кровавыми пятнами зловещего замка из готических романов.

– Возможно, у кого-то из членов семьи регулярно идет носом кровь? – Костик вертел мои фотографии под разными углами. На этот раз мы встретились в кафе-стекляшке на берегу.

– Не идет. – Я взяла себе сдуру жесткий шашлык и теперь тщетно пыталась его прожевать.

– Могла идти еще до того, как ты появилась в доме. Положим, проблемы с давлением, решаемые с помощью препаратов. Или, напротив, прием лекарств, разжижающих кровь?

Я пожала плечами. Очень может быть. И еще интересная версия: если приглядеться к полу и подоконникам в любом доме, там тоже обнаружится что-то кровавое? Или это специфика семейства Двинских?

– Что конкретно ты подозреваешь? Домашнее насилие? Жертва кровила? Замывала раны в ванной?

– Я не знаю, – выдохнула я. – Двинского, в конце концов, не закололи. Но выглядит это так, будто в разных местах дома делали мелкие жертвоприношения.

– Кровь плохо отстирывается, разве нет? – задумчиво произнес Костя, покачивая ногой в «Мартенсе». Выглядел он неважно – небрит, глаза красные.

– Предлагаешь мне покопаться в грязном белье? – мои челюсти замерли, так и не перемолов кусок баранины.

– Ты и так этим уже занимаешься. В фигуральном смысле. Разве нет?

Я в ярости выплюнула жилистый непрожеванный кусок мяса на тарелку.

– Очень элегантно, – усмехнулся он.

– Послушай. – Я прикрыла тарелку бумажной салфеткой, сделав знак мающемуся в пустом кафе от безделья официанту, – убери. – Я на это не подписывалась.

– Хорошо. Прости. – Он прикрыл мою руку своей. – Просто, думаю, ты копаешь не туда. Честно говоря, наиболее перспективной мне кажется та история с ДТП. Я, кстати, как раз сейчас пытаюсь выйти на человечка с нужной информацией…

– Я копаю во всех направлениях из возможных, – перебила я его. – Я стала болезненно подозрительна и плохо сплю. Мне снятся кошмары. Ни ДТП, ни психушка, ни кровь, разбрызганная по всему дому, никаким образом не подтверждают твоих подозрений насчет убийства. Это все, прости, твой личный параноидальный бред, в который ты втягиваешь и меня.

Я встала и вышла из кафе, даже не оглянувшись на оторопевшего от моей тирады регбиста. Копаться в грязном белье… А если в чистом? Как это с точки зрения совести – внушает меньшую брезгливость? Кровь отстирывается плохо… – крутились против воли в голове дурацкие мысли. Да, дочки стирали свои вещи в городе. Выбора не имелось только у Вали. Что ж, проверить один вариант из трех лучше, чем ни одного…

Прошло несколько дней, и я уже прислушивалась к звуку крутящегося барабана стиральной машины. Дальше все просто – стоило лишь оказаться рядом в момент, когда машина с характерным щелчком отключилась. Замедлился и остановился барабан. Внутренне корчась от отвращения к себе, я вытянула из ее нутра шлейф белья. Трусы, майки, носки, футболки с длинным рукавом, светлая рубашка с изящными двойными манжетами… Я замерла. Вдоль одного из рукавов отчетливо виднелись коричневатые пятна. Я задумчиво переложила белье в корзину и положила в барабан свое, грязное – заранее приготовленное. Поставила на быстрый режим стирки. Валя вошла бесшумно, замерла у меня за спиной, взгляд ее в некотором смущении остановился на влажных трусах с майками.