– Привет! – Я повернулась к ней. – Прости, срочно нужно было постирать свое. Боюсь, при такой погоде на улице высушить будет невозможно.

– Да. – Валя выглядела такой же бледной, но, похоже, бодрее, чем обычно.

Явно стесняясь моего присутствия, стала развешивать белье над ванной. Последней, очень аккуратно, повесила рубашку. Я встала, кинула рассеянный взгляд в ее сторону.

– Красивая.

– А? – Она застыла с прищепкой в руках.

– Красивые рукава у твоей блузки.

Валя порозовела.

– Ой, что ты! Это девочки меня попросили постирать в прошлые выходные – жалко было ради нескольких грязных вещей машинку запускать. А у меня вот только набралось на стирку.

Я понимающе улыбнулась в ответ. Девочки, значит. И из двух я, похоже, догадалась которая.

Гомер учил нас, что боги создают наши злоключения, чтобы будущим поколениям было о чем петь. Эдакая чашка Петри, где множатся наши страдания. С этой точки зрения, говорила я Славе, будущие поколения должны бы петь больше всего о Катрин Гончаровой, ибо она страдала сильнее всех. Однако вот она стоит – в глухом темном углу истории, забытая, никому не нужная в смерти, как и в жизни. Безобразная Гончарова, ручка от метлы, желтокожая Гончарова.

– Представляешь? Убавила себе в церковной записи на свадьбе четыре года, которые отделяли ее от обожаемого Дантеса. – Я поставила запятую там, где Двинский ее упустил, обернулась на читающего рядом с экрана Славу. На выходные я взялась редактировать его мемуары.

– Это так по-женски. – Он сразу отвлекся от чтения, чтобы послушать очередную байку про пушкинское семейство.

– Она и была настоящей женщиной. Чуть умнее Наташи. Чуть глупее Ази [5] . Очень привязана к сестрам и брату Диме. Страстная. Взбалмошная.

– Похоже, твоя любимая Гончарова?

Я пожала плечами. Никогда не думала о сестрах Гончаровых в такой плоскости, но да, наверное.

– То есть тебя не смущает, что она шпионила для Дантеса? Прямо у Пушкина под носом! Докладывала ему обо всем, происходящем в их доме! Записки от Натали Дантесу носила. Тьфу! Спала с ним!

– Она любила.

– И что? А могла, между прочим, дуэль предотвратить! Вяземские же ее предупредили накануне?

Я улыбнулась: а он, похоже, зря времени не терял.

– Засасывает, да?

– Что?

– Эта старая история.

– Это ты меня засасываешь. А раз тебе так дорог Пушкин… – Он ухмыльнулся: – Так что? Почему твоя Кати ничего не рассказала Натали? Понимала же, чем может кончиться этот поединок для ее Жоржа?

– Могла, согласна. От особняка Геккерна, где она жила на Невском, и до пушкинской квартиры на Мойке – шестьсот пятьдесят метров. Девять минут ходу. Я проверяла.

– Ого! Серьезно, проверяла? Вот ты даешь! И что? Почему она их не пробежала тем же вечером? Или следующим утром, в день дуэли?

– Говорят, Кати была полностью под влиянием барона и Дантеса. Потому и не прибежала. – Я склонила голову. – Но я думаю… Ее просто тошнило от сестры.

– Ревновала к мужу?

Я покачала головой. Не все так просто.

– Видишь ли, Натали всегда везло. И в детстве. И после. Ее любили. Потакали ей. Она и вела себя как избалованное дитя. Ей хотелось Дантеса. Она получила Дантеса. Но одно дело, когда он был ничей…

– …и другое, когда он стал мужем сестры.

– Именно. И на этом этапе уже можно было бы поберечь чувства Катрин и перестать кокетничать с ее супругом на глазах всего света. Думаю, Кати просто хотела, чтобы все закончилось. Как угодно. Дуэль должна была стать той самой точкой. И, собственно, ею стала. Для Пушкина, прежде всего.

– Но не для старшей из сестер Гончаровых?..

– Для Кати дуэль тоже оказалась точкой. Но отправной. Видишь ли, есть несчастье – и несчастье. Было: несчастное детство, несчастная молодость – увядание на Полотняном Заводе. Потом – Петербург и несчастная любовь. Потом – это безумное внезапное замужество. Тут Катрин попалась в ту же ловушку, что и Пушкин.

– Неправильный выбор?

– Скорее иллюзия того, что она может сделать Жоржа счастливым, что он поймет, и осознает, и оценит… В общем, ты понял. Никто никогда ничего не осознает, не оценит, не влюбится из благодарности. Но жуткий Сульц, где они поселились с Дантесом после позорного его изгнания из Петербурга… Оттуда, из той франко-немецкой дыры, где все и всё было чужое, Полотняный Завод с нетрезвой матерью казался, наверное, потерянным Раем.

– Да ладно! Бывают дыры и похуже. Она ведь небось в имении Дантеса обитала? Баронесса. Жилые метры имелись. Сад там, парк… По-французски говорила, проблем с языком никаких.

– Она была совсем одна. Муж ее не любил. Тесть – я имею в виду родного отца Дантеса – явно оказался разочарован выбором сына. Она стала вечным напоминанием о рухнувших надеждах. Все это эльзасское семейство не то что было к ней агрессивно настроено. Оно ее просто не замечало. А Катрин делала все, чтобы им угодить, но им от нее был нужен только наследник – а рождались одни девочки, девочки, девочки – три подряд. Плюс ее с немецким педантизмом то и дело упрекали, что брат Дмитрий задерживает положенное годовое содержание, и Кати без конца унижалась перед Дмитрием, выпрашивая у того денег и щенков русских гончих для Жоржа. Что, как ты понимаешь, не улучшало отношений с любимым братом.