— Доронин! — я повернулся к инженеру. — Какие показания с зонда? Температура в зоне воздействия?

— Проверяю… — он подключил какой-то прибор к своему планшету, и на экране побежали цифры. — Минус пятьдесят три градуса в эпицентре! Ледяная сфера держится! Тает медленно, примерно два градуса в час. При такой скорости полное размораживание займет не меньше суток.

— Отлично. Опухоль будет отмирать постепенно, без массированного выброса токсинов. Организм успеет их метаболизировать.

— Гениально! — Доронин подпрыгнул от возбуждения. — Криоабляция вместо термоабляции! Это же революция! Я напишу статью! Нет, цикл статей! Или монографию!

Легко увлечься. Легко поверить, что ты человек, сотворивший чудо. Но я просто лекарь. И моя работа не заканчивается статьей в журнале. Она заканчивается тогда, когда пациент уходит домой на своих ногах. А до этого еще очень, очень далеко.

— Сначала пациентка должна выздороветь, — осадил его я. — Потом будем революции устраивать.

Матрона Егоровна фыркнула, раскладывая стерильные салфетки.

— Мальчишки. Все вы мальчишки. Даже с сединой. Готовы мир перевернуть, лишь бы доказать, что вы самые умные.

Но в ее голосе не было привычной едкости. Скорее… теплота? Усталое одобрение?

От Матроны Егоровны это было равносильно ордену «За заслуги перед Отечеством». Она видела сотни хирургов — гениев и бездарей, смельчаков и трусов. И если она считает тебя не просто «мальчишкой», значит, ты сдал самый главный экзамен.

— Так! — я посмотрел на часы на стене. — Тридцать две минуты. Заканчиваем базовые процедуры.

Ровно через час, как и обещал, я вышел в наблюдательную. Император сидел на неудобном больничном стуле, уронив голову в ладони.

Могущественный правитель ста пятидесяти миллионов подданных, человек, чье слово было законом, выглядел как любой другой отец в приемном покое реанимации — потерянным, разбитым, абсолютно беспомощным.

Васнецов стоял у окна, его янтарные четки щелкали в бешеном, лихорадочном ритме. Анастасия Шелестова сидела в углу, сжавшись в комок; ее обычно идеальная прическа растрепалась, а под глазами размазалась дорогая тушь.

Эмоциональная мясорубка этой ночи не пощадила никого.

Все они подскочили, когда я вошел.

— Как она? — Император бросился ко мне, его движение было резким, почти отчаянным. — Что с ней? Почему она снова заснула? Это плохо? Это хорошо? Говорите же!

— Ваше Величество, — я мягко взял его под локоть и усадил обратно на стул, жестом приглашая сесть тоже. — Все процедуры завершены. Послушайте внимательно.

Он сел, но весь подался вперед, впившись в меня взглядом, в котором смешались страх и надежда.

Нужно говорить просто. Без терминов. Без «паттернов сна» и «стволовых структур». Ему сейчас нужна не лекция по нейрофизиологии, а уверенность. Четкая, простая метафора, за которую он сможет уцепиться.

— Энцефалограмма показывает здоровый, глубокий сон. Не кома — именно сон. Все жизненные показатели в пределах возрастной нормы. Внутричерепное давление стабильно. Отека нет.

— Но почему она спит? Она же проснулась! Сказала… — Голос сорвался на последнем слове, полном боли и восторга.

— Представьте, что мозг — это компьютер, — я искал аналогию, которую он точно поймет. — Сложнейший биологический компьютер. Последние сутки он работал на запредельной мощности, борясь с опухолью. Потом — критическая системная ошибка, почти полный крах системы. Мы провели… скажем так, экстренное восстановление. Заменили поврежденные файлы, удалили вирус.

Он внимательно слушал, кивая, его лицо стало чуть более осмысленным.

— Теперь этому компьютеру нужна перезагрузка. Полная, глубокая перезагрузка. Дефрагментация диска, очистка реестра, восстановление системных файлов. Это занимает время. Но это абсолютно необходимо для дальнейшей стабильной работы.

— Сколько? — вопрос прозвучал как короткий, резкий выстрел. — Сколько времени?

— Минимум двенадцать часов медикаментозного сна. Потом она проснется. По-настоящему проснется. И тогда… тогда мы узнаем, насколько успешно прошло восстановление.

— Я могу… — он сглотнул, его адамово яблоко дернулось. — Могу побыть с ней?

— Не просто можете — должны.

Он вскинул голову, в его глазах мелькнуло недоверие.

— Есть множество исследований, — продолжил я, глядя ему прямо в глаза. — Даже в глубоком сне под действием седативных препаратов мозг продолжает воспринимать знакомые голоса. Особенно голоса близких людей.