Планируется продолжение гормональной терапии под строгим контролем лабораторных показателей и витальных функций'.

Я закрыл историю болезни.

Зафиксировано. Юридически чисто. Медицински обосновано.

Каждое мое действие имело логическое объяснение, подкрепленное объективными данными, которые уже были в карте. Пусть теперь попробуют придраться.

Я решил остаться на ночное дежурство.

Оставлять такого пациента после начала столь рискованной терапии было нельзя. Нужно было контролировать динамику, отслеживать малейшие изменения в его состоянии.

Отправил Веронике короткое сообщение: «Срочный пациент, останусь в больнице. Не жди». Ответ пришел почти мгновенно: «Береги себя».

Проверил Яну в реанимации — без изменений, все стабильно.

После этого заглянул к Бельскому, который уже с аппетитом доедал поздний ужин и чувствовал себя значительно лучше.

Убедившись, что все мои пациенты под контролем, я направился в ординаторскую.

Спать пришлось на старом, продавленном дерматиновом диване, подложив под голову свернутый халат.

Сон был коротким и поверхностным, я просыпался от каждого шага в коридоре, прислушиваясь к звукам больницы.

Утро наступило внезапно. Только окунулся в сон и уже вставать. Не уверен что спал вообще. Быстрый душ в сестринской, чашка крепкого, как смола, кофе — и я снова был в полной боевой готовности.

Первым делом я направился к Обухову. Данные на мониторе не радовали — температура не спадала. Моя рискованная терапия пока не давала видимого эффекта.

Только я собрался идти в лабораторию за свежими анализами, как телефон в кармане коротко вибрировал. Сообщение от Киселева. Лаконичное и не терпящее возражений: «Срочно ко мне в кабинет».

Пришлось сначала отправиться туда.

Расстановка сил была очевидна с первого взгляда. Киселев сидел во главе стола в позе беспристрастного судьи. Справа от него, вальяжно развалившись на стуле, расположился магистр Журавлев — прокурор, предвкушающий казнь.

Я стоял перед ними — свидетель, которого они очень хотели сделать обвиняемым.

— Разумовский, — начал Киселев строго, без предисловий. — Объясните ваши вечерние действия по пациенту Обухову.

Информация дошла быстро.

Ночной дежурный персонал обычно неразговорчив. Значит, у Журавлева в отделении есть эффективный информатор. Это необходимо учесть в дальнейших планах.

Ольга Петровна — старая гвардия, она не из стукачей. Кто-то другой.

— У пациента Обухова наблюдалась отрицательная динамика с быстрым рецидивом патологического образования в печени, — начал я спокойно, излагая факты, как на научной конференции. — Полость, санированная во время вчерашней операции, заполнилась некротическими массами на треть в течение шести часов. При экстренной микроскопии пунктата, взятого из дренажа, была выявлена массивная эозинофильная инфильтрация. На основании этих данных я выставил предварительный диагноз «стерильный эозинофильный абсцесс» и начал соответствующую протоколу лечения этого заболевания гормональную терапию.

— Гормоны при абсцессе? — Журавлев картинно поднял брови, его тон был полон снисходительного удивления. — Разумовский, вы хоть помните базовые принципы терапии? Это же абсолютно противопоказано!

Предсказуемо. Он атаковал не суть, а форму.

Вцепился в слово «абсцесс», полностью игнорируя определение «эозинофильный». Классический прием бюрократа, который оперирует терминами из учебника, не вникая в сложную клиническую картину.

— При гнойном, бактериальном абсцессе безусловно, — ответил я ровным, почти лекторским тоном. — При стерильном эозинофильном, вызванном, предположительно, аутоиммунной агрессией, глюкокортикоиды являются единственным патогенетическим лечением, направленным на подавление неадекватной реакции иммунной системы.

Киселев задумчиво потер подбородок. Он, в отличие от Журавлева, был практиком и видел логику.

— Эозинофилы… Логика в ваших действиях есть, — неохотно признал он. — Но почему нельзя было дождаться утра? Собрать консилиум?

— Процесс регенерации патологической ткани был слишком агрессивным, — ответил я, излагая неоспоримый факт. — Промедление в несколько часов с высокой долей вероятности привело бы к развитию острой печеночной недостаточности.

На самом деле, я просто не хотел, чтобы этот консилиум превратился в балаган с участием Журавлева, который заблокировал бы единственно верное решение под предлогом «необходимости дальнейших исследований».

Время — это ресурс, и я не собирался тратить его на бессмысленные прения.

— Хорошо, — кивнул Киселев, принимая решение. Он посмотрел на меня, и в его взгляде читался приказ. — Продолжаем гормональную терапию. Но под моим личным контролем. Все дальнейшие назначения по этому пациенту — только через меня. Понятно?

— Понятно, — ровным голосом ответил я.

День прошел в напряженном ожидании.

Каждые шесть часов, точно по расписанию, Обухову вводилась очередная доза дексаметазона. Я лично контролировал каждый миллилитр. Но к вечеру стало очевидно — мы стреляли впустую.