Слово «внутривенно» подействовало на Мкртчяна как удар хлыста. Паника захлестнула его.

— Не надо! Не усыпляйте! — он попытался отползти к изголовью кровати.

Я положил свою руку ему на плечо. Не грубо, но твердо, пресекая любую попытку к бегству. Мои пальцы легли ровно на сонную артерию, и я почувствовал, как под кожей бешено колотится его пульс.

— Это не снотворное, — произнес я спокойно и уверенно, пока старшая сестра подходила со шприцем. — Просто успокоительное. Чтобы вы не порвали швы своими выкрутасами.

Конечно, это была ложь.

В такой дозировке для ослабленного организма это почти снотворное. Но слово «успокоительное» звучит безобидно, почти ласково. Оно не несет в себе угрозы полной потери контроля, которой он, как любой альфа-самец, боится больше всего.

Для пациента в остром психозе нужно создавать иллюзию безопасности, даже если эта иллюзия построена на полуправде. Это называется терапевтической ложью. И я, как оказалось, в ней чертовски хорош.

Старшая сестра, опытная и хладнокровная, подошла с другой стороны и ловко ввела иглу шприца в порт центрального катетера. Я не отпускал плечо Мкртчяна, чувствуя, как под моей рукой напряженные мышцы начинают постепенно расслабляться.

Пока препарат растекался по венам, я, не теряя времени, провел быстрый осмотр. Кончиками пальцев проверил пульс — сто десять ударов в минуту, частый, но ритмичный.

Тахикардия на фоне стресса, ничего критичного.

Бросил взгляд на монитор: давление сто пятьдесят на девяносто — тоже реакция на панику, но для послеоперационного периода на грани. Осторожно откинул край простыни, обнажая его живот.

Длинный свежий шов, идущий от подреберья вниз, был закрыт стерильной наклейкой. Края ее были сухими. Я проследил взглядом за тонкими трубочками дренажей, выходящими сбоку.

Содержимое в мешочках было серозно-геморрагическим, скудным — ровно столько, сколько и должно быть после такой операции. Никаких признаков свежей алой крови. Моя работа была сделана безупречно.

Паника чистой воды. Проснулся в незнакомом месте, один, без своей свиты, привязанный трубками к пищащим машинам.

Полная дезориентация плюс паранойя на фоне общей интоксикации после наркоза. Классический случай.

Главное — вовремя купировать приступ, пока он не наломал дров.

Прошла минута. Борьба в глазах Мкртчяна угасла. Его тело обмякло, он тяжело откинулся на подушки, и его дыхание стало ровнее. Агрессия испарилась, оставив после себя лишь измотанность и растерянность.

— Где… где мои люди? — пробормотал он уже гораздо спокойнее, его голос был хриплым и слабым.

— Арсен в комнате ожидания, — ответил я ровным тоном, отходя от кровати. — Ждет новостей о вашем состоянии. Остальных я отпустил по домам.

— Я хочу его видеть…

— Завтра, — отрезал я. — Сегодня вам предписан только покой.

Все. Кризис миновал.

Он снова превратился из дикого зверя в пациента. Контакт установлен. Теперь можно будет работать. Но расслабляться рано. Делирий может вернуться новой волной через несколько часов.

Нужно будет держать его на поддерживающей дозе седативных как минимум сутки. И никакой свиты, никаких «решал» у кровати. Сейчас он уязвим.

И он должен чувствовать, что его жизнь, комфорт и безопасность полностью зависят от меня. От человека, которого он еще пять минут назад считал своим похитителем и врагом. Это, пожалуй, будет лучшей и самой действенной частью его лечения.

Я вышел из палаты, плотно притворив за собой дверь. За спиной остался медикаментозно успокоенный, но все еще нестабильный пациент. В коридоре, под тусклым светом дежурной лампы, меня уже ждали Артем и Шаповалов. Их лица были напряжены.

— Что там было? — спросил Шаповалов без предисловий, его голос был низким и серьезным.

— Ничего серьезного. Проснулся не в духе, — я махнул рукой, намеренно преуменьшая масштаб проблемы. Незачем посвящать их в тонкости психиатрии и послеоперационных психозов. Это моя зона ответственности. — Артем, что по анализам за ночь. Есть динамика?

Психоз — это пена, верхушка айсберга. Симптом.

А меня интересует причина, сам айсберг, который топит этот «Титаник». И эта причина кроется в цифрах, в биохимии его крови, в том, что происходит с его отказавшими почками.

Артем ничего не ответил, лишь еще больше помрачнел и кивнул в сторону ординаторской. Это было красноречивее любых слов. Новости были плохие.

В маленькой комнате пахло крепким, застоявшимся кофе. Стол был завален распечатками анализов, графиками и пустыми ампулами. Артем разложил перед нами два листа — вчерашний и сегодняшний.

— Смотрите сами, — он ткнул пальцем в колонку с почечными показателями. — Креатинин вчера вечером — четыреста восемьдесят. Сегодня утром, после восьми часов непрерывного диализа, — четыреста семьдесят пять. Это даже не динамика, это статистическая погрешность.