АД — 60/30… 70/40…

— Работает! — с облегчением выдохнул Петров.

Машину резко тряхнуло на очередной яме.

— ОСТОРОЖНЕЕ, МАТЬ ТВОЮ! — заорал Лемигов водителю через перегородку.

— СТАРАЮСЬ! — донеслось в ответ. — ДОРОГА — ОДНО ДЕРЬМО!

Мы мчались уже семь минут. До больницы оставалось еще примерно столько же. Пациент висел на тончайшей нити — то приходил в сознание и тихо стонал, то снова проваливался в темное забытье.

— Сколько влили? — крикнул я Петрову.

— Почти полтора литра! — доложил тот. — Сейчас второй пакет…

И тут произошло то, чего я боялся больше всего.

Монитор издал долгий, пронзительный, непрерывный писк. На экране ЭКГ, где до этого мелькали редкие, уродливые комплексы, появилась прямая, как струна, зеленая линия.

— Асистолия! — заорал Петров. — Остановка сердца!

Так. Конец компенсации. Критическая гиповолемия в сочетании с гипоксией и тяжелейшим метаболическим ацидозом. Сердечная мышца исчерпала свои энергетические резервы. Остановка.

Я не раздумывал ни доли секунды. Вскочил на колени прямо на носилках, насколько позволял низкий потолок реанимобиля. Сцепил руки в замок, положил основание ладони на грудину Андрея.

— Начинаю СЛР! — крикнул я и всем весом навалился вниз.

СЛР — это сердечно-лёгочная реанимация.

Грудная клетка поддалась. На третьей компрессии я услышал характерный сухой хруст — сломанное ребро.

Перелом ребра — ожидаемое и абсолютно приемлемое осложнение. Живой пациент с переломом лучше, чем мертвый с целым скелетом.

— Михаил Степанович! — командовал я, не прерывая ритмичных нажатий. — Мешок Амбу! Переходи на вентиляцию! Два вдоха на каждые тридцать компрессий!

Лемигов, одной рукой продолжая держать артерию, другой схватил дыхательный мешок и плотно приложил маску к лицу пациента.

— Петров! — продолжал я, не сбиваясь с ритма. — Адреналин! Один миллиграмм внутривенно! Немедленно!

— Есть! — Петров начал вскрывать ампулу.

Тридцать быстрых, сильных компрессий. Короткая пауза. Два резких вдоха от Лемигова — грудная клетка пациента поднялась и опала. Снова тридцать компрессий.

Сто компрессий в минуту. Глубина — пять сантиметров. Полное расправление грудной клетки между нажатиями. Базовый протокол СЛР. Главное — ритм и глубина.

— Адреналин введен! — доложил Петров.

Я продолжал качать.

Пот заливал глаза. В тесном, душном салоне стало нечем дышать. Машину трясло, и я с трудом удерживал равновесие, опираясь коленями о края носилок.

— Минута реанимации! — считал Петров.

Фырк на секунду нырнул в грудь Андрея.

— Двуногий! Сердце абсолютно пустое! Камеры спавшиеся, как сдутые шарики! Вся кровь в животе и ногах! Ты качаешь впустую!

— Знаю! — мысленно ответил я. — Что с мозгом?

— Пока жив! Но гипоксия нарастает лавинообразно!

На основании этих данных я принял нестандартное решение.

— Михаил Степанович! — крикнул я. — Прижми ему брюшную аорту!

— Что?! Ты спятил?! — он посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— ДЕЛАЙ! — рявкнул я. — Кулаком в живот, чуть выше пупка! Дави со всей силы, до самого позвоночника!

Прием из экстренной военно-полевой медицины. Централизация кровообращения.

Мы искусственно перекрываем кровоток в нижней половине тела, оставляя весь тот мизерный объем крови, который я качаю, только для двух критически важных органов — сердца и, главное, мозга.

Это многократно увеличивает шансы на выживание без тяжелого неврологического дефицита.

Лемигов, не прекращая вентиляцию мешком, свободной рукой вдавил свой мощный кулак в живот пациента.

— Две минуты реанимации! — кричал Петров. — Второй адреналин?

— Вводи!

Я продолжал качать. Ребра под моими руками хрустели.

— Проверяем ритм! — скомандовал я, остановившись на две секунды.

На мониторе, вместо прямой линии, появились редкие, широкие зубцы. Идиовентрикулярный ритм, двадцать ударов в минуту.

— Есть комплексы! Пульс!

Лемигов тут же проверил сонную артерию.

— Есть! Слабый, но регулярный!

— Продолжаем вентиляцию! Еще литр Рингера струйно!

Пациент сделал судорожный, хриплый вдох. Потом еще один. Его глаза приоткрылись.

— Он очнулся! — в шоке крикнул Петров.