– Так что, гномик. Я правда не хочу лезть не в свое дело. Видимо, именно это та самая тема, которую ты не хочешь обсуждать с нами, но… Но ты хочешь быть с ним?

Перевожу взгляд на маму, которая застыла в ожидании ответа, а затем снова смотрю на папу и едва заметно киваю.

– Тогда тебе стоит задуматься над тем, чтобы сказать ему обо всем. Давай споем вместе?

– Я не думаю, что это хорошая идея. Что, если Гаррет никогда не простит меня?

– Ты что, рассталась с Гарретом? – В дверях появляется запыхавшийся Лео.

– Не твое дело, – в унисон произносят родители.

– Но он же вроде твой фальшивый парень? – вскидывает бровь мой брат.

– Все не так… – хнычу я.

– Лео, тебе нравится, как поет Лиззи? Мне кажется, она могла бы стать певицей.

– Пап…

– Да. Но я все еще не понимаю, где связь между всеми этими вбросами, – фыркает братец. – При чем тут Гаррет и то, как талантлива Лиззи?

– Забей… – пытаюсь я.

– Лиззи собирается спеть песню на благотворительном матче, чтобы признаться в любви Гаррету, – вдруг выдает мама.

– Да не собираюсь я!

– Ладно, допивай чай, и у нас много работы, – командует папа. – А мне еще этот дерьмовый нобилис вешать. То есть этот изумительный…

Перевожу взгляд на маму и едва сдерживаю смех.

– Пап, это плохая идея, – выдыхаю я.

– Ну ты его любишь? – садится рядом Лео.

– Эм… – Я испуганно перевожу взгляд на отца, игнорируя вопрос брата.

– Я не буду врать, что есть и другие варианты. Я бы хотел, чтобы ты приняла обет безбрачия и поселилась в монастыре, где были бы только женщины, – честно признается папа, вызывая у меня смех. – Но кому какое дело до того, что бы хотел я? Важно, чтобы ты была счастлива. Если он заставляет тебя улыбаться, то я готов потерпеть его. Немного. До первых твоих слез. Я предупредил его, если еще раз их увижу на твоем лице, то отрежу ему яйца.

Теряю дар речи. В студии воцаряется тишина.

– Ну все, хватит. За работу! – командует папа, закатив глаза.

Подрываюсь на ноги и льну к его груди. Сердце принимается скакать галопом.

– А если… если ему будет лучше без меня?

– А тебе? – тихо спрашивает папа, гладя меня по волосам. – Тебе будет лучше без него?

– Нет… но это эгоистично.

– Он говорил тебе, что чувствует?

– Да, – шепчу.

– Тогда в чем эгоизм?

– Я… все сложно.

– Все всегда сложно. Ты его любишь?

Киваю, пока по щекам струятся слезы.

– Тогда скажи ему об этом. Он заслуживает знать правду.

Папа прав.

Вот только разговора один на один я определенно не выдержу. Мне тяжело дается выражение эмоций. У меня нет никакой психологической травмы, просто я всегда держала все в себе.

Думаю, это было связано с тем, что больше всего на свете я ненавидела жалость.

Жалость, когда ты не взял золото.

Жалость, когда ты завалил программу.

Жалость, когда ты получил травму.

Жалость, что почти не ходил в школу.

Жалость, что пропустил выпускной.

Всем своим видом я всегда пыталась доказать, что произошедшее никак не задело меня. И теперь, спустя столько лет, переключиться в одно мгновение и рассказать о том, что я чувствую… это очень и очень сложно.

Поэтому эта идея с песней уже не кажется такой плохой. Я просто… просто попробую сказать обо всем музыкой.

– А что, если он оттолкнет меня? Я сделала ему больно.

– Гномик, ты никогда не узнаешь, не попробовав, – тихо произносит мама, сидящая позади меня. Поворачиваюсь к ней и вижу, как взволнованно она смотрит на меня. – Мы поддержим тебя.

– Если что, всегда можешь уйти в монастырь, – улыбается папа. – Я разговаривал с монахиней, они будут рады тебе.

– Ты что? – вскидывает брови мама.

– Я пошутил, детка! – тут же восклицает папа, вызывая у меня смешок.

– Обалдеть. Гаррет Пратт и моя сестра… – Лео мотает головой, наблюдая за нами.

– В нашей семье предатель, – закатывает глаза папа.

– Пап, Гаррет популярнее тебя будет.

– Разве что среди психически неуравновешенных людей, играющих в хоккей, – тихо бурчит папа.

– Я все слышал, – смеется Лео.

– Все, давай закажем что-нибудь вкусное и напишем настоящий хит. Отставить разговоры.

Папа провожает нас к пульту, где следующие полчаса мы обсуждаем, что именно мне бы хотелось сказать. И пусть эта затея все еще кажется мне чертовски глупой, теперь я точно знаю, что должна хотя бы попытаться бороться за то, что для меня действительно важно.