У меня были свои причины интересоваться похождениями этого разбойника, так как его жена, жившая в нижней части Этампа, регулярно приходила ко мне исповедоваться. Это была хорошая и достойная уважения женщина, которая испытывала угрызения совести за преступления, совершаемые ее мужем, и считала себя ответственной за него перед богом, как его жена. Жизнь свою она проводила в молитвах и на исповеди, стараясь своим благочестием искупить беспутность своего мужа. Что касается его самого, то я должен заметить, что он не боялся ни Господа, ни дьявола, считал, что общество устроено несправедливо, а он призван своими деяниями направить его на путь исправления. Он полагал, что со временем благодаря его действиям в обществе установится равномерное распределение богатства, и смотрел на себя лишь как на предтечу новой религии, которая должна появиться в будущем и будет проповедовать то, что он проводит в жизнь, а именно — общность имущества.

Уже не единожды его ловили и отправляли в тюрьму, и почти всегда на вторую или третью ночь темница оказывалась пустой. Поскольку никто не мог объяснить его удачливость при побегах, то стали поговаривать, что он нашел такую траву, которая перепиливает кандалы. Таким образом, этот человек был окружен ореолом некой загадочности. Но я вспоминал о нем только тогда, когда ко мне являлась его жена, исповедовалась в переживаемых ужасах и просила моих советов. Вы понимаете, что я советовал ей употребить все свое влияние на мужа, чтобы вернуть его на праведный путь. Но влияние бедной женщины было очень слабо. У нее оставалось одно лишь утешение — молитвы и вымаливание милостей у Господа.

Приближалось празднование Пасхи 1783 года. Был вечер Великого четверга перед Страстной пятницей. В течение всего четверга я выслушал много исповедей и к восьми часам вечера так устал, что заснул в исповедальне. Пономарь видел, что я заснул, но, зная мои привычки и будучи уверен в том, что у меня есть при себе ключ от церковных дверей, он не стал меня беспокоить, так как это случалось уже сотни раз. Я спал и во сне услышал какой-то необычный шум. Я слышал бой часов, отбивавших полночь, а затем чьи-то шаги по плитам пола. Я открыл глаза и собирался выйти из исповедальни, когда в свете луны, проникавшем через цветные стекла одного из окон, мне показалось, что я увидел проходящего мимо человека. Так как человек этот ступал осторожно, осматриваясь на каждом шагу, то я понял, что это был не кто-то из причта, не сторож, а некто чужой, явившийся сюда с дурными намерениями.

Ночной посетитель направился к амвону. Подойдя, он остановился, и через минуту я услышал сухой треск кремня о кресало, я видел, как блеснула искра, кусок трута загорелся, а затем спичкой от огнива была зажжена свеча у алтаря. И вот с слабом свете свечи я разглядел человека среднего роста, с двумя пистолетами и кинжалом за поясом, с насмешливым, но не страшным лицом. Он рассматривал пристально все пространство, освещенное свечой, и, очевидно, вполне удовлетворился увиденным. Вслед за тем он вынул из кармана связку инструментов, заменяющих ключи, — отмычек, называемых «россиньоль», по имени знаменитого Россиньоля, который хвастался тем, что владеет ключами от всех замков. С помощью одного из этих инструментов он открыл дарохранительницу, вынул оттуда дароносицу, великолепную чашу старого чеканного серебра времен Генриха II, массивный потир, подарок городу от королевы Марии-Антуанетты, и еще два позолоченных сосуда. Так как это было все, что хранилось в дарохранительнице, то, опустошив, он старательно ее запер и опустился на колени, чтобы открыть нижнюю часть престола. В нижней его части находилась восковая статуэтка Богородицы в золотой с бриллиантами короне, в белом платье, расшитом дорогими каменьями.

Через пять минут рака, в которой находилась статуэтка, была открыта подобранной отмычкой так же, как перед этим дарохранительница, и грабитель собирался присоединить платье и корону к потиру и сосудам, когда я, дабы помешать этому святотатству, вышел из исповедальни и направился к алтарю. Шум отворенной мною двери заставил вора обернуться. Он наклонился в мою сторону и начал всматриваться в сумрак. Исповедальня была погружена в темноту, и он увидел меня только тогда, когда я вступил в круг света, отбрасываемый дрожащим пламенем свечи. Увидев человека, вор оперся об алтарь, вытащил пистолет из-за пояса и направил его на меня. При виде моего черного облачения он понял, что я простой безобидный священник и что вся моя защита — вера, а все мое оружие — слово. Не обращая внимания на угрожающий мне пистолет, я дошел до ступеней алтаря. Я чувствовал, что если он и выстрелит, то или пистолет даст осечку, или пуля пролетит мимо. Я положил руку на мой образок и испытал удивительное чувство защищенности — я знал, что меня хранит святая любовь Богоматери. Казалось, что спокойствие бедного священника задело разбойника.

— Что вам угодно? — сказал он голосом, которому старался придать уверенность.

— Вы Артифаль? — спросил я.

— Черт возьми, — ответил он, — а кто другой посмел бы проникнуть в церковь один, как это сделал я?

— Бедный, ожесточенный грешник, — сказал я, — ты гордишься своим преступлением. Неужели ты не понимаешь, что в игре, которую ты затеял, ты губишь не только свое тело, но и душу!

— Ну, — сказал он, — тело свое я спасал уже столько раз, что, надеюсь, еще раз спасу. Что же касается души…

— Ну, а душа твоя?

— О душе моей позаботится моя жена, она святая вдвойне и спасет мою душу вместе со своей.

— Вы правы, мой друг, ваша жена — святая, и она, конечно, умерла бы с горя, если бы узнала, какое преступление вы намеревались совершить.

— О, вы полагаете, что она умрет с горя, моя бедная жена?

— Я в этом убежден.

— Вот как! Я останусь вдовцом! — воскликнул разбойник, захохотал и потянулся к священным сосудам.

Но я приблизился к алтарю и схватил его за руку.

— Нет, — возразил я, — вдовцом вы не останетесь, так как вы не совершите этого святотатства.

— А кто же мне помешает?

— Я!

— Силой?

— Нет, убеждением. Господь послал своих священников на землю не для того, чтобы они пускали в ход силу. Сила — дело людское, земное, а слово, убеждение черпает свою мощь свыше, от Небес. К тому же, сын мой, я хлопочу не о церкви, так как для нее можно купить другие сосуды, а о вас, так как вы не сможете искупить свой грех. Друг мой, вы этого святотатства не совершите.