– Одним только именем? Или все-таки мечами?

– Если имя Оберона заперто, – он меня не слушал, – и мы не знаем, как его освободить… Это последний шанс. Мы должны заставить его сражаться. Мы будем сражаться именем короля.

– Как? Размахивать монеткой и кричать…

– Мы в Королевстве, Лена, – серьезно сказал Гарольд. – Этот мир создан именем Оберона. Если бы у нас нашлось хоть сколько-нибудь умелых воинов, которые бы помнили короля…

– Гарольд, прости меня. Там, в скалах, что-то происходит. Мне надо лететь немедленно. Потом я вернусь, и мы с тобой договорим.

– Я с тобой.

– Что?!

Его белые волосы мотались под ветром. Он был похож на призрака, но не на труса.

– С-спасибо, – выдавила я. – Только… Там… Он поднимает трупы.

– Я знаю, чем занимаются некроманты.

– Но он… послушай. У него скелеты, и…

– Я догадываюсь.

– Не осуждай его… хотя бы сейчас.

– Я попробую.

Он отстегнул плащ и бросил на камни. Размял плечи, потрогал рукоятку меча на поясе, глубоко вздохнул:

– Полетели.

Я протянула ему железный череп на ржавой булавке.

– Приколи куда-нибудь. Это знак. Чтобы свои не подстрелили.

Тучи расходились.

Гарольд летел очень напряженно, неуверенно и все время норовил снизиться. Он боялся высоты, хоть виду не показывал; тем временем под нами появлялись уже дозорные отряды Саранчи.

– За облака! – Было трудно перекричать ветер. – Выше, Гарольд! Нас пристрелят!

В конце концов я взяла его за руку. Когда-то Оберон летал со мной вот так, и я чувствовала себя сверхзвуковым истребителем; сейчас, держа за руку взрослого, отважного седого мужчину, я вдруг поняла, что страхую его. Поддерживаю. Как меня поддерживал Оберон.

Мы поднялись над самым первым слоем облаков. Он был не очень высокий, рваный, и в прорехи нам открывалась равнина внизу; там не осталось ни рощи, ни кустика, но и Саранчи не осталось – вся ее масса прихлынула к скалам. Ревели, не замолкая, рога, их рев тонул в каменном грохоте: тряслись, обваливаясь, скалы. Над ними тучей стояла пыль – и черный дым.

– Что они делают?!

Саранча штурмовала хребет.

Многоноги карабкались по штабелям своих же сородичей. Всадникам не нужны были лестницы, веревки, альпинистское снаряжение – они просто перли, заваливая проломы и щели телами идущих первыми. Они шли по головам, по спинам, взбирались на неприступные камни и прыгали с них, разбиваясь, выстилали дорогу тем, кто шел следом.

А против них воевали скалы. Сдвигались, плевались огнем, кидались обломками камней. Стряхивали с себя, как огромное животное стряхивает насекомых с морщинистой шкуры. Скалы воевали, извергая из трещин пламя и дым, уничтожая сами себя, разваливаясь, а Саранча все перла и перла.

В долине между двумя хребтами ее напор немного ослабел. Как вода, прежде чем перемахнуть через плотину, собирается в большое озеро – так массы уцелевших всадников собрались в кучу, будто варево в котле, и с каждой минутой их становилось больше.

Я сжала руку Гарольда. Он ответил мне слабым пожатием; мы перелетели второй хребет, вдали показался замок, а прямо под нами открылось небольшое ущелье на подступах к воротам.

Ущелье не пустовало. У входа в пещеру, огромного, как Триумфальная Арка, неподвижно стояли десятки и сотни неживых существ – люди, звери, огромные пауки, явившиеся невесть откуда, клыкастые снежные чудовища, о которых я слышала только в легендах; глубоко в пещере горели костры и факелы, их свет отражался в тысячах мерцающих глаз. Все, до кого смог дотянуться некромант, выбрались из склепов и отправились на войну, и пещера служила им полевым лагерем.

Мне противно и страшно было на них смотреть. Но и взгляда оторвать не получалось. И я смотрела на них, облезлых, ссохшихся, будто явившихся прямиком из фильмов ужасов, когда огни в пещере вдруг погасли, заслоненные огромной тушей, и наружу вылез дракон.

Гарольд вдруг начал резко снижаться. Его полет вот-вот грозил превратиться в падение; усилием воли я заставила себя сделаться легкой-легкой, легче дирижабля, легче одуванчика, пусть небо притягивает меня, только не земля…

Дракон с усилием вытащил из пещеры последние метры хвоста. Он умер, наверное, от старости; чешуя на нем облезла, может быть, еще при жизни. Огромные крылья волочились по камням. Дракон отошел к самым воротам и сел, понурившись, опустив равнодушную морду.

Пальцы Гарольда сжимали мое запястье. К превеликому моему облегчению, он не сдался, не закричал «Бросай!» или тому подобную чушь. Он выровнялся, поднялся повыше, мы миновали ворота между двух высоких скал и, медленно поднимаясь, повернули к замку.

Хорошо, что в поднебесье почти невозможно разговаривать. Ветер шумит.

Вдоль дороги по-прежнему горели факелы, у костров суетились люди – что-то варили в огромных котлах, что-то мастерили или просто жались у огня; даже сверху было видно, насколько они растеряны и подавлены. Кто-то увидел нас в небе, издали, и через секунду все работы прекратились – люди глядели на нас, кто-то махал рукой. Мертвые арбалетчики, по-прежнему дежурившие на скалах, проводили нас тусклыми взглядами: железный череп был у Гарольда, и они решили, что раз мы держимся за руки – я тоже заслуживаю доверия.