шимся. И вот, по мере того как церковь богатела, ее учение,

к прискорбию нашему, становилось все более темным и

смутным, подобно тому как свет, заключенный в све-

тильник резного золота, виден менее ярко, нежели сквозь

стеклянный колпак. Видит бог, не из желания отличиться и

не из жажды быть учителем во Израиле я примечаю эти

вещи и толкую о них, но потому, что горит в моей груди

огонь и не дает мне молчать. Я подчиняюсь правилам

моего ордена и не страшусь их суровости. Существенны ли

они для нашего спасения или являются только формаль-

ностями, установленными взамен искренней набожности и

подлинного покаяния, – я обязался… нет, больше, я дал

обет соблюдать их. И я должен их чтить непреложно, ибо

иначе на меня ляжет обвинение, будто я отверг их в заботе

о мирских благах, когда небо свидетель, как мало трево-

жусь я о том, что мне выпадет на долю – почет или стра-

дания, лишь бы можно было восстановить былую чистоту

церкви или вернуть учение священнослужителей к его

первоначальной простоте.

– Но, отец мой, – сказала Кэтрин, – даже за такие суж-

дения люди причисляют вас к лоллардам и унклифитам* и

говорят, что вы призываете разрушить церкви и монастыри

и восстановить языческую веру.

– Да, дочь моя, и потому, гонимый, я ищу убежища в

горах, среди скал, и принужден спасаться бегством к по-

лудиким горцам, благо они не столь нечестивы, как те, от

кого я ухожу, ибо их преступления порождены невежест-

вом, а не самомнением. Я не премину принять те меры к

своей безопасности и спасению от их жестокости, какие

мне откроет небо, ибо, если оно укажет мне укрыться, я

приму это как знак, что я должен еще вершить свое слу-

жение. Если же будет на то соизволение господа, ему ве-

домо, как охотно Климент Блэр отдаст свою бренную

жизнь в смиренной надежде на блаженство в жизни вечной.

Но что ты смотришь так жадно на север, дитя? Твои мо-

лодые глаза зорче моих – ты приметила, кто-то идет?

– Я высматриваю молодого горца Конахара. Он про-

водит вас в горы, в то место, где его отец может предос-

тавить вам убежище, хоть и лишенное удобств, но безо-

пасное. Конахар мне часто это обещал, когда я беседовала с

ним о вас и о ваших наставлениях… Но теперь, среди своих

соплеменников, боюсь, он быстро забудет ваши уроки.

– В юноше есть искра благодати, – сказал отец Кли-

мент, – хотя люди его племени бывают обычно слишком

привержены своим жестоким и диким обычаям и не могут

терпеливо подчиняться тем ограничениям, какие на нас

налагает религия или законы общества. Ты никогда не

рассказывала мне, дочь, каким образом, наперекор всем

обычаям и города и гор, этот юноша стал жить в доме

твоего отца.

– Об этом деле, – сказала Кэтрин, – мне известно только

то, что отец Конахара – влиятельный среди горцев человек

и что он настоятельно просил моего отца, с которым ведет

дела (отец у него закупает товар), чтобы он некоторое

время продержал юношу у себя. И только два дня назад

Конахар ушел от нас – его отозвали домой, в родные горы.

– А почему, – спросил священник, – дочь моя поддер-

живает тесные сношения с юношей из Горной Страны и

знает, как за ним послать, когда в помощь мне она захочет

воспользоваться его услугами? Для этого девушка должна,

конечно, иметь большое влияние на такого дикаря, как этот

юный горец.

Кэтрин вспыхнула и ответила, запинаясь, что если и

впрямь она имеет некоторое влияние на Конахара, то, ви-

дит бог, своим влиянием она пользуется, только когда хо-

чет обуздать его горячий нрав и научить юношу правилам

цивилизованной жизни.

– Правда, – сказала она, – я давно ждала, что вам, отец

мой, придется спасаться бегством, и поэтому я договори-

лась с ним, что он встретится со мной на этом месте, как

только получит от меня весть и знак, и я их отправила ему

вчера. Вестником был один легконогий паренек из его