король. – Неужели ты никогда не образумишься и не нау-

чишься учтивости!

– Не помыслите, что я хотел оскорбить вас, сударь мой,

– сказал принц, – но мы расходимся, так и не решив, как

поступить в этом довольно странном происшествии с от-

рубленной рукой, которую столь рыцарственно поднял

Дуглас. Пока двор стоит в Перте, нам тут будет не по себе,

если у нас нелады с горожанами.

– Предоставьте это мне, – сказал Олбени. – Раздать

немного земель, немного денег да не пожалеть приятных

слов, и горожане на этот раз успокоятся, но хорошо бы

все-таки предупредить состоящих при дворе баронов с их

слугами, чтобы они соблюдали в городе мир.

– Конечно, – сказал король, – так мы и сделаем. Отдай

на этот счет строжайший приказ.

– Слишком много чести для мужичья, – сказал Дуглас, –

но как угодно будет вашему высочеству. Я, с вашего раз-

решения, удаляюсь.

– А не разопьете ли с нами на прощанье бутылку гас-

конского, милорд? – спросил король.

– Простите, – ответил граф, – меня не разбирает жажда,

а пить зря я не люблю: я пью только по нужде или по

дружбе. – С этими словами он удалился.

По его уходе король облегченно вздохнул.

– А теперь, милорд, – обратился он к Олбени, – следует

отчитать нашего непутевого Ротсея. Впрочем, сегодня он

сослужил нам на совете добрую службу, и мы должны

принять эту его заслугу как некоторое искупление его

безрассудств.

– Я счастлив это слышать, – ответил Олбени, но со-

крушенно-недоверчивое выражение его лица как будто

говорило, что он не видит, в чем заслуга принца.

– Наверно, брат, ты плохо сейчас соображаешь, – сказал

король. – Мне не хочется думать, что в тебе заговорила

зависть. Разве не сам ты отметил, что Ротсей первый под-

сказал нам, каким путем уладить дело с горцами? Правда,

твой опыт позволил тебе облечь его мысль в лучшую

форму, после чего мы все ее одобрили… Да и сейчас мы так

и разошлись бы, не приняв решения по другому важному

вопросу, если бы он не напомнил нам о ссоре с горожана-

ми.

– Я не сомневаюсь, – сказал герцог Олбени в том при-

мирительном тоне, какого ждал от него король – что мой

царственный племянник скоро сравняется мудростью со

своим отцом.

– Или же, – сказал герцог Ротсей, – я сочту более легким

позаимствовать у другого члена нашей семьи благодатную

и удобную мантию лицемерия: она прикрывает все пороки,

так что становится не столь уж важно, водятся они за нами

или нет.

– Милорд настоятель, – обратился Олбени к домини-

канцу, – мы попросим ваше преподобие выйти ненадолго:

нам с королем нужно сказать принцу кое-что, не предна-

значенное больше ни для чьих ушей – ни даже ваших.

Доминиканец, поклонившись, удалился.

Царственные братья и принц остались наконец одни.

Король казался до крайности расстроенным и огорченным,

Олбени – мрачным и озабоченным, и даже Ротсей под

обычной для него видимостью легкомыслия старался

скрыть некоторую тревогу. Минуту все трое молчали. На-

конец Олбени заговорил.

– Государь и брат мой, – сказал он, – мой царственный

племянник с таким недоверием и предубеждением прини-

мает все, что исходит из моих уст, что я попрошу вашу

милость взять на себя труд сообщить принцу, что ему

следует узнать.

– Сообщение, должно быть, и впрямь не из приятных,

если милорд Олбени не берется облечь его в медовые

слова, – сказал Ротсей.

– Перестань дерзить, мальчик, – осадил его король. –

Ты сам сейчас напомнил о ссоре с горожанами. Кто поднял

ссору, Давид?.. Кто были те люди, что пытались залезть в

окно к мирному гражданину и нашему вассалу, возмутили

ночной покой криком и огнями факелов и подвергли наших

подданных опасностям и тревоге?

– Больше, думается мне, было страху, чем опасности, –

возразил принц. – Но почему вы спрашиваете? Откуда мне

знать, кто учинил ночной переполох?