гался, мне чудится, что мои трепещущие нервы растяги-

ваются и сжимаются, как будто хотят побудить к действию

пальцы, которые еще недавно могли стиснуть кинжал!

– Этот феномен, – объяснил лекарь, – с разрешения

благородного рыцаря, людям нашей профессии хорошо

известен. Некоторые ученые древности утверждали, что

сохраняется некая симпатическая связь между перерезан-

ными нервами и теми, что принадлежат к ампутирован-

ному члену, и что не раз наблюдалось, как отсеченные

пальцы вздрагивают и напрягаются, как бы в соответствии

с импульсом, который вызывается в них симпатией к си-

лам, действующим в живом организме. Если бы нам уда-

лось завладеть рукой, пока она была пригвождена к кресту

или хранилась у Черного Дугласа, я был бы рад понаблю-

дать это удивительное проявление таинственных симпа-

тий. Но это, боюсь, оказалось бы куда как опасно – я лучше

бы вырвал коготь голодному орлу!.

– Лучше дразни своими злыми шутками раненого льва,

чем Джона Рэморни! – закричал рыцарь в бешеном него-

довании. – Делай свое дело, собака, и помни: если моя рука

и не может больше сжимать кинжал, мне повинуется сотня

рук.

– Довольно будет и одной, в гневе занесенной над ва-

шим хирургом, – сказал Двайнинг, – и он от ужаса умрет на

месте. Но кто же тогда, – добавил он тоном не то укоризны,

не то насмешки, – кто тогда придет облегчить огненную

боль, которая сейчас терзает моего господина и распаляет в

нем злобу даже против его бедного слуги, посмевшего за-

говорить о законах врачевания, столь жалких, бесспорно, в

глазах того, кто властен наносить раны?

Затем, словно не отваживаясь больше дразнить своего

грозного пациента, лекарь спрятал усмешку и принялся за

обработку раны, приложив к ней бальзам, от которого

разлился по комнате приятный запах, а в ране жгучий жар

сменила освежающая прохлада. Для лихорадившего па-

циента перемена была так отрадна, что если раньше он

стонал от боли, то теперь у него вырвался вздох удоволь-

ствия, когда он вновь откинулся на свои подушки, чтобы

насладиться покоем после благотворной перевязки.

– Теперь, мой благородный рыцарь, вы знаете, кто ваш

друг, – начал снова Двайнинг. – А поддайся вы безрас-

судному порыву и прикажи: «Убейте мне этого ничтож-

ного знахаря!» – где между четырех морей Британии нашли

бы вы мастера, чье искусство принесло бы вам такое об-

легчение?

– Забудь мои угрозы, добрый лекарь, – сказал Рэморни,

– но впредь остерегись искушать меня. Такие, как я, не

терпят шуток по поводу своих страданий. Глумись, если

хочешь, вволю над жалкими бедняками, призреваемыми в

монастыре.

Двайнинг не посмел возражать и, вынув из кармана

склянку, накапал несколько капель в чашечку с разбав-

ленным вином.

– Это лекарство, – сказал ученый муж, – дается боль-

ному, чтобы он уснул крепким сном, который не следует

нарушать.

– Может быть, вечным? – усмехнулся пациент. – Сэр

лекарь, сперва отведайте сами вашего снадобья, иначе я к

нему не притронусь.

Лекарь повиновался с презрительной улыбкой.

– Я безбоязненно выпил бы все, но сок этой индийской

камеди наводит сон как на больного, так и на здорового, а

долг врача не позволяет мне сейчас уснуть.

– Прошу прощения, сэр лекарь, – пробурчал Рэморни и

потупил взгляд, как будто устыдившись, что выдал свое

подозрение.

– Нечего и прощать там, где неуместно было б оскор-

биться, – отвечал аптекарь. – Козявка должна благодарить

великана, что он не придавил ее пятой. Однако, благо-

родный рыцарь, у козявок тоже имеются средства чинить

вред – как и у врачей. Разве не мог бы я без особых хлопот

так замесить этот бальзам, что рука у вас прогнила бы до

плечевого сустава и жизнетворная кровь в ваших венах

свернулась бы в испорченный студень? Или что помешало