Однако, увидев поднявшуюся из-за кустов человеческую

фигуру, он отчаянно взмахнул руками над головой и с

возгласом: «Bas air Еаchin!» – бросился с обрыва в бу-

шующий водопад.

Нужно ли добавлять, что только пушинка не разбилась

бы в прах при падении с такой высоты? Но вода в реке

стояла высоко, и останки несчастного юноши не были

найдены. Предание дополнило его историю разноречивы-

ми легендами. По одной из них юный вождь клана Кухил

благополучно выплыл на берег много ниже Кэмпсийских

порогов, безутешный, блуждая в дебрях Ранноха, он

встретился там с отцом Климентом, который поселился

отшельником в пустыне и жил по уставу древних кулдеев.

Он обратил сокрушенного духом и кающегося Конахара,

говорит предание, и принял его в свою келью, где они

вместе проводили дни в посте и молитве, пока смерть не

унесла их, каждого в свой час.

По другой, более причудливой легенде Эхин Мак-Иан

был похищен у смерти народом эльфов – Дуун-Ши, как

зовут их горцы, и с той поры он бродит неприкаянный по

лесам и полям в оружии древних кельтов, но держа меч в

левой руке. Призрак его всегда является погруженным в

глубокую скорбь. Иногда кажется, что он вот-вот набро-

сится на путника, но, встретив смелое сопротивление,

всегда обращается в бегство. Эти сказания основаны на

двух особенностях его истории: он проявил малодушие и

покончил жизнь самоубийством. То и другое почти бес-

примерно в истории горца-вождя.

Когда Саймон Гловер, устроив Генри в своем доме на

Кэрфью-стрит, где его другу был обеспечен необходимый

уход, прибыл к вечеру того же дня в Кэмпсийскую обитель,

он застал свою дочь в жестокой лихорадке – так была она

потрясена всем, чему стала свидетельницей в последние

дни, и в особенности гибелью товарища детских лет. Бро-

дяжка певица ухаживала за нею, как самая заботливая и

усердная сиделка, и старый Гловер, тронутый ее привя-

занностью к Кэтрин, дал слово, что не его будет вина, если

когда-нибудь она возьмет в руки лютню иначе, как ради

своей же забавы.

Прошло немало времени, прежде чем Саймон отва-

жился рассказать дочери о последних подвигах Генри и его

тяжелых ранах, и в своем рассказе он постарался под-

черкнуть одно искупающее обстоятельство: что верный ее

возлюбленный отклонил почет и богатство, не пожелав

пойти на службу к Дугласу и сделаться профессиональным

воином. Кэтрин тяжко вздыхала и качала головой, слушая

повесть о кровавом вербном воскресенье на Северном

Лугу. Но она, как видно, рассудила, что люди по культуре и

утонченности не часто поднимаются над понятиями своего

времени и что в те жестокие дни, когда выпало им жить на

земле, безрассудная и безмерная отвага – такая, как у Генри

Смита, – все же предпочтительней, чем малодушие, при-

ведшее Конахара к гибели. Если оставались у нее на этот

счет сомнения, Генри их рассеял убедительными доводами,

как только здоровье позволило ему заговорить самому в

свою защиту:

– С краской в лице признаюсь тебе, Кэтрин: мне даже и

подумать тошно о том, чтобы ввязаться в битву. На том

поле такая была резня, что и тигр был бы сыт по горло. Я

решил повесить свой палаш и не обнажать его иначе, как

только против врагов Шотландии.

– Если призовет Шотландия, – сказала Кэтрин, – я сама

препояшу тебя мечом.

– И вот что, Кэтрин, – сказал обрадованный Гловер, –

мы закажем много месс за упокой души всех, кто пал от

меча Генри, и оплатим их щедрой рукой, это и совесть

нашу успокоит и примирит с нами церковь.

– На это дело, отец, – сказала Кэтрин, – мы употребим

сокровища злополучного Двайнинга. Он завещал их мне,

но, наверно, ты не захочешь смешать его гнусное, пахну-

щее кровью золото с тем, что ты сам заработал честным

трудом.

– Я лучше принес бы чуму в свой дом! – сказал, не ко-