Шрифт:
Однако, увидев поднявшуюся из-за кустов человеческую
фигуру, он отчаянно взмахнул руками над головой и с
возгласом: «Bas air Еаchin!» – бросился с обрыва в бу-
шующий водопад.
Нужно ли добавлять, что только пушинка не разбилась
бы в прах при падении с такой высоты? Но вода в реке
стояла высоко, и останки несчастного юноши не были
найдены. Предание дополнило его историю разноречивы-
ми легендами. По одной из них юный вождь клана Кухил
благополучно выплыл на берег много ниже Кэмпсийских
порогов, безутешный, блуждая в дебрях Ранноха, он
встретился там с отцом Климентом, который поселился
отшельником в пустыне и жил по уставу древних кулдеев.
Он обратил сокрушенного духом и кающегося Конахара,
говорит предание, и принял его в свою келью, где они
вместе проводили дни в посте и молитве, пока смерть не
унесла их, каждого в свой час.
По другой, более причудливой легенде Эхин Мак-Иан
был похищен у смерти народом эльфов – Дуун-Ши, как
зовут их горцы, и с той поры он бродит неприкаянный по
лесам и полям в оружии древних кельтов, но держа меч в
левой руке. Призрак его всегда является погруженным в
глубокую скорбь. Иногда кажется, что он вот-вот набро-
сится на путника, но, встретив смелое сопротивление,
всегда обращается в бегство. Эти сказания основаны на
двух особенностях его истории: он проявил малодушие и
покончил жизнь самоубийством. То и другое почти бес-
примерно в истории горца-вождя.
Когда Саймон Гловер, устроив Генри в своем доме на
Кэрфью-стрит, где его другу был обеспечен необходимый
уход, прибыл к вечеру того же дня в Кэмпсийскую обитель,
он застал свою дочь в жестокой лихорадке – так была она
потрясена всем, чему стала свидетельницей в последние
дни, и в особенности гибелью товарища детских лет. Бро-
дяжка певица ухаживала за нею, как самая заботливая и
усердная сиделка, и старый Гловер, тронутый ее привя-
занностью к Кэтрин, дал слово, что не его будет вина, если
когда-нибудь она возьмет в руки лютню иначе, как ради
своей же забавы.
Прошло немало времени, прежде чем Саймон отва-
жился рассказать дочери о последних подвигах Генри и его
тяжелых ранах, и в своем рассказе он постарался под-
черкнуть одно искупающее обстоятельство: что верный ее
возлюбленный отклонил почет и богатство, не пожелав
пойти на службу к Дугласу и сделаться профессиональным
воином. Кэтрин тяжко вздыхала и качала головой, слушая
повесть о кровавом вербном воскресенье на Северном
Лугу. Но она, как видно, рассудила, что люди по культуре и
утонченности не часто поднимаются над понятиями своего
времени и что в те жестокие дни, когда выпало им жить на
земле, безрассудная и безмерная отвага – такая, как у Генри
Смита, – все же предпочтительней, чем малодушие, при-
ведшее Конахара к гибели. Если оставались у нее на этот
счет сомнения, Генри их рассеял убедительными доводами,
как только здоровье позволило ему заговорить самому в
свою защиту:
– С краской в лице признаюсь тебе, Кэтрин: мне даже и
подумать тошно о том, чтобы ввязаться в битву. На том
поле такая была резня, что и тигр был бы сыт по горло. Я
решил повесить свой палаш и не обнажать его иначе, как
только против врагов Шотландии.
– Если призовет Шотландия, – сказала Кэтрин, – я сама
препояшу тебя мечом.
– И вот что, Кэтрин, – сказал обрадованный Гловер, –
мы закажем много месс за упокой души всех, кто пал от
меча Генри, и оплатим их щедрой рукой, это и совесть
нашу успокоит и примирит с нами церковь.
– На это дело, отец, – сказала Кэтрин, – мы употребим
сокровища злополучного Двайнинга. Он завещал их мне,
но, наверно, ты не захочешь смешать его гнусное, пахну-
щее кровью золото с тем, что ты сам заработал честным
трудом.
– Я лучше принес бы чуму в свой дом! – сказал, не ко-