было высоко, а проход уходил далеко вглубь, глаз наблю-

дателя лишь смутно различал пространство под его сво-

дами. Читателю следует запомнить, что и как было распо-

ложено. Возвращаемся к разговору между державными

сородичами.

– Мой милый брат, – сказал король, поднимая герцога

Олбени, когда он наклонился поцеловать ему руку, – мой

любезный брат, к чему такие церемонии? Разве оба мы – не

сыновья Стюарта Шотландского и Елизаветы Мор?

– Я это помню, – сказал, выпрямляясь, Олбени – но,

оставаясь любящим братом, не забываю и об уважении,

которое должен оказывать королю.

– Правильно, очень правильно, Робин, – ответил ко-

роль. – Трон – как высокий и голый утес, где не пустит

корней ни куст, ни цветок. Добрые чувства, нежные при-

вязанности – в них государю отказано. Король не вправе от

души обнять родного брата… не смеет дать волю любви к

сыну!

30 Гостиницу (лат.)

– Таково в известном смысле проклятие величия, мой

государь, – сказал Олбени. – Но небо, отдалив от чрез-

мерной близости с вашим величеством кое-кого из членов

вашей семьи, подарило вам множество новых детей – весь

ваш народ.

– Увы, Роберт, – отвечал король, – твое сердце более

подходит для суверена, нежели мое. С высоты, куда меня

вознесла судьба, я смотрю на скопище моих детей, как ты

назвал их… Я люблю их, я им желаю добра, но их много, и

они от меня далеки. Увы, даже у самого ничтожного из них

есть дорогое существо – кто-то, кого он может прижать к

сердцу, на кого может излить свою отцовскую любовь. Но

все, что может дать король народу, подобно улыбке, с ка-

кою смотрит солнце на снежные вершины Грэмпианских

гор, – далекая, холодная улыбка! Увы, Робин! Наш отец

ласкал нас, а если и бранил, бывало, то в тоне его слыша-

лась доброта. А ведь и он был таким же, как я монархом.

Так почему не дозволено мне, как ему, исправлять блуд-

ного сына не только строгостью, но и лаской?

– Когда бы ласка не была испробована, мой государь, –

возразил Олбени таким тоном, точно ему самому было

больно от этих слов, – тогда, разумеется, в первую очередь

следовало бы прибегнуть к мягким способам воздействия.

Ваша милость лучше всех можете судить, достаточно ли

долго мы применяли их и не пора ли перейти к более дей-

ственным средствам – к суровости и запрету. Всецело в

вашей королевской власти применить те меры к герцогу

Ротсею, какие, по вашему мнению, должны в конечном

счете оказаться наиболее благотворными и для принца и

для королевства.

– Это безжалостно, брат, – сказал король. – Ты мне

указываешь трудную тропу и понуждаешь меня вступить

на нее, не предлагая притом своей поддержки.

– Она всегда к услугам вашей милости, – возразил Ол-

бени, – но мне менее, чем всякому другому, пристало тол-

кать вашу милость на суровые меры против вашего сына и

наследника. Не ко мне ли, если – не приведи господь! –

оборвется ваш род, должна перейти роковая корона? Не

подумают ли и не скажут ли тогда запальчивый Марч и

надменный Дуглас, что Олбени посеял распрю между

своим царственным братом и наследником шотландского

престола, чтобы расчистить путь к престолу своим собст-

венным детям? Нет, государь, я готов пожертвовать жиз-

нью, служа вам, но я не могу ставить под удар свою честь.

– Ты правильно говоришь, Робин, очень правильно! –

подхватил король, спеша придать собственное толкование

словам брата. – Мы не должны допускать, чтобы эти мо-

гущественные и опасные лорды заметили что-то похожее

на раздор в королевской семье. Этого надо избежать во что

бы то ни стало, а потому попробуем и дальше быть снис-

ходительными, в надежде, что безрассудный Ротсей ис-

правится. Я иногда наблюдал в нем, Робин, зачатки, ко-

торые стоит взлелеять. Он молод, совсем еще молод, он

принц и в той поре, когда кровь бурлит. Мы будем с ним