Пусто.

Дальше было так, будто он все еще занимался любовью. Только непонятно — с кем. Разве лишь с собственным ужасом Прыгало сердце, колотило в виски… Лейф метался по клетке, как зверь, сокрушая по пути стол и стулья.

Наконец в зеркале появился учитель Андерс, мягко сказал:

— Успокойся, мой мальчик… Что с тобой происходит?

— Верните мне Труду, — взмолился Лейф. — Пожалуйста! Я люблю ее. Прошу вас, учитель…

— Стоит ли беспокоиться о проститутке! — Учитель Андерс улыбнулся. — Скоро у тебя будет много девушек.

— Когда?

— Очень скоро!

— Но мне нужна именно она!

Лицо Андерса приняло обычное жесткое выражение.

— Я не могу вернуть тебе Труду, мой мальчик. Я не хотел тебе говорить, но раз ты ее любишь, все меняется… — Учитель помолчал, будто собираясь с силами. — В общем, мой мальчик, Труду похитили. И умертвили!

Под ногами Лейфа словно разверзлась пропасть. И чтобы не упасть в нее, он схватился за спинку стула.

— Как похитили! — У Лейфа задрожали губы. — Кто?

— Те самые люди, что убили твоего отца. То есть не те же персонально, однако… Словенские шпионы.

На следующий день всегда запертая дверь снова отворилась, и в Клетке появилась новая гостья. В отличие от Труды она была черноволосой и худощавой и сразу не понравилась Лейфу.

Какая безобразная, подумал он. Зато теперь я знаю, что такое юбка…

— Здравствуй, Лейф. Меня зовут Агнетта.

Лейф молча отвернулся.

Зашуршала одежда. Горячая девичья рука коснулась шеи Лейфа, пробралась к нему под воротник.

— Уйди! — сказал он.

— Почему? — удивилась она. — Неужели я тебе не нравлюсь?

— Да, не нравишься.

— А ты посмотри на меня получше! — Она повернула его к себе.

Лейф хотел ее ударить.

И не смог.

Потому что тело ее оказалось очень похожим на Трудино.

Нет, совершенно не похожим. Она была тоньше и ниже Труды, со впалым животом. И грудь ее в подметки не годилась Трудиной — два крошечных бугорка с торчащими сосками.

Но бросив на эти бугорки взгляд, Лейф уже не мог оторваться.

И оказалось, что она — пусть и по-другому, но прекрасна. И опять бил его по голове своим молотом Тор… Опять нарастали неодолимые желания…

И оказалось, что узкие бархатистые бедра — ничем не хуже полных и гладких.

И оказалось, что внизу живота и между бедрами — ничего нового. Те же курчавые волосики и та же притягивающая неровность…

И оказалось, что любовь с Агнеттой — ничуть не хуже любви с Трудой.

Все было похоже. И закончилось похоже — после ужина они заснули, а утром Агнетты и след простыл.

Вернуть ее Лейф учителя Андерса не просил.

Потом появлялись Фрида и Хельга, Брюнхильд и Анни. И еще двое, именами которых Лейф даже не поинтересовался.

Все они были очень разными, но кончалось с ними очень одинаково.

Лейф не хотел заниматься с ними любовью, и это нехотение наполняло его душу до краев. И до первого прикосновения… А потом все повторялось. Они вдруг становились красивы и желанны.

Правда, Тор со своим молотом оставил его в покое. Лейф бросал девушек на постель, раздирал на них платье — у Труды бы он платье никогда не разодрал! — наваливался на них всем телом и быстро получал желанное наслаждение. А потом равнодушно слушал, как они стонут и вскрикивают под ним, как зовут мамочку и шепчут ласковые слова, каких он никогда не встречал в книгах. И думал, что он перестал быть викингом…

Лишь Анни, девушка со странно мягкой грудью и очень широким тазом — ни у кого из гостий такого не было — лежала под ним, безмолвная и равнодушная, словно деревянная скамья. А когда он отвалился от нее, посетовала, что он испортил хорошее платье. Ну да ничего, на деньги, которые ей заплатят, она купит себе новое, очень красивое. Как у королевы. И пусть эти девки слезами умоются — она отобьет у них всех клиентов. И сумеет наконец досыта накормить Свена. Бедный мой сыночек, прости меня за то, что я так часто оставляю тебя одного…

Лейф почему-то вдруг почувствовал к ней благодарность. Как будто она научила его чему-то неизвестному, но очень и очень важному…

На следующий день он попросил учителя Андерса больше гостий к нему не присылать.

— Ты по-прежнему любишь Труду, мой мальчик? — спросил тот.

— Нет, — сказал Лейф.

Он не соврал.

Любовь его к Труде исчезла. Но ненависть к словенам осталась. Навсегда!..