Завершали процессию многочисленные пестро разодетые зеваки.

Согласно ритуалу, военные оркестры в похоронах волшебников не участвовали, и потому звуковое оформление траурной церемонии свелось к молитве волхва, монотонному шарканью ног по мостовой да воплям женщин. Ауры всех присутствующих, окромя плакальщиц, переполнялись разными красками, среди которых Свет выделил и печаль.

Большая часть участников процессии была ему неведома, но время от времени в колонне мелькали и знакомые лица. Прошли Нарышки, сопровождаемые слугами — по-видимому, глава семьи решил отдать долг памяти другу своего младшего сына.

Княжна Снежана, державшая в деснице букетик роз, казалась убитой горем — во всяком случае стоящего на тротуаре столичного чародея она не заметила, — однако печали в ее ауре было не больше, чем у многих зевак.

Свет глянул на князя Сувора:

— Не присоединиться ли вам, княже, к своей семье?

Тот ответил чародею удивленным взглядом, но промолчал и скрылся в колонне. Свет, дождавшись, пока шествие пройдет мимо, пристроился в хвост.

Да, здесь печалью и не пахло. И цветов в руках не было. Зеваки шаркали ногами, громко переговаривались друг с другом. Разговоры шли соответствующие.

— Кого хоронят, не ведаете?

— Какого-то волшебника.

— А отчего помер?

— Кто ж его ведает… Волшебники иногда мрут от своего собственного Таланта. На все воля богов!

— Исполать Марене!

— Исполать Марене!..

Боги часто искушают убийц взглянуть, как жертву предают земле, и далеко не все убийцы способны с таким искушением справиться. И если преступник решился на такое, он должен был находиться здесь, среди зевак. Поэтому Свет, включив Зрение, внимательно изучал ментальную обстановку.

— Эх, все мы под богами ходим — хоть волшебник, хоть великородный, хоть я или вы.

— И не говорите, сударыня. У моего соседа недавно жена умерла при родах. А мальчонка-то взял да и выжил. Пришлось кормилицу искать.

— Нашли?

— Нашли. И очень скоро. Справная девонька — молока на троих хватит…

— Знамо дело, скоро. Ныне, исполать Сварожичам, много рожают. Пройдешь по улице — сплошные животы вокруг!..

— А чего ж не рожать, коли сытно да спокойно! Была бы молодуха здоровая, а дите себя долго ждать не заставит. Абы очи позеленели… Вот когда война с варягами шла, не очень-то можно было разродиться.

— Так откель же нам было рожать, Доброслава, раз мужья на фронте?! Зеленец зеленцом, а ветром ребеночка себе в утробу не надуешь!

— Ну-у, Вера, некоторые ведь и без мужей-то забрюхатеть умудрялись.

Свет вздрогнул, оглянулся. Однако Вера оказалась всего-навсего седой морщинистой старухой, сухой, как палка, и с бородавкой на правой ланите.

— Так мы ж, Доброслава, не додолки, у коих ни стыда ни совести. Те-то под убийцу отца родного улягутся, абы токмо понести! — Старуха с удивлением посмотрела на обернувшегося незнакомца: — Здравы будьте, сударь!

— Извините, сударыня, обознался, — пробормотал Свет, недовольствуя собой.

И в самом-то деле, подумал он. Что это со мной? Мало ли Вер живут в Словении!.. Да и Кристы, как известно, тоже иногда встречаются.

Между тем процессия, покидая Олонецкую, втянулась между Рук Двух Богинь.

Ключград — морские врата в Западную Европу — был сравнительно юным городом. В середине прошлого века ему исполнилось пятьсот лет. Уже по одной этой причине он сильно отличался от старинных словенских городов.

Однако погосты везде одинаковы — что на Волге, что на Чусовой, что на Неве. Во всяком случае Смоленский, расположившийся возле реки Смоленки, делящей Межневье на два неравных острова, был похож на любой другой погост княжества: над собранными в ровные ряды могилами шелестели желтеющими листьями высоченные березы и тополя, а в их кронах перекликались друг с другом и хлопали крыльями постоянные сожители умерших — вороны. Голоса их звучали хрипло и недовольно. Наверное, вороны приняли плакальщиц за своих конкуренток.

Процессия неторопливо двигалась по центральной аллее, стремительно уменьшаясь в размерах. С обоих сторон тянулись неогороженные — в отличие от киевских кладбищ — могилы. Склепы встречались только возле ворот — великородных на Смоленском не хоронили уже около века. На каждой могиле белая рука Мокоши перекладывала стилизованное человеческое сердце в черную руку Марены. Тонкие пальцы Мокоши уже разжимались, а мощная длань Марены неотвратимо стискивала сердце в кулаке — мечтающий вырваться, оставь надежду.