Осьма вдруг весь подобрался, лицо его приобрело жесткое выражение, а голос сделался таким, словно он зачитывал грамоту с княжеским указом.

– Ты!
– Купец ткнул пальцем в сторону Корнея.
– Воевода Погорынский! Без твоего ведома в воеводстве ничего свершаться не должно! Ты!
– Осьма повернул голову в сторону Федора.
– Погостный боярин, око и длань княжья. Кто тут недавно распинался о долге и чести, об обязанности отслужить, а меня стремлением к выгоде попрекали? Не вы ли, бояре? И что же? Если Журавль на Ратное не нападет, то есть, убыток вам не грозит, то можно так все и оставить?

– Так-так-та-ак!
– Федор скрестил руки на груди, повернулся к Осьме всей верхней частью тела и с интересом посмотрел на того, как на заморскую диковинку.
– И ты, значит, желаешь нас поучить долг боярский исполнять? Слыхал, Кирюш?

– Кхе... едрена-матрена...

– Ну-ну, - погостный боярин, вроде бы даже благожелательно покивал головой - поведай нам нерадивым...

– Он прав, бояре!
– Алексей подал свою реплику, как будто бы, спокойно, даже слегка равнодушно, но головы Корнея и Федора повернулись в его сторону мгновенно.
– У вас под носом уже много лет не только множество народу податей не платит, но еще и гнездо языческое цветет! Более того, христиан притесняют и в языческое поганство обращают насильно. Тебе батюшка давно должно было сии богомерзкие деяния пресечь, а тебе, Федор Алексеич, народишко счесть, да податями обложить! Вы же обязанностей своих не исполнили.

– Кхе, Леха, ты бы говорил, да не заговаривался, а то...

– Погоди, боярин Кирилл!
– Федор медленно поднялся с лавки и отшагнул в сторону Корнея так, чтобы видеть Алексея и Осьму одновременно.
– Значит вы обвиняете нас в бездействии и потворству языческим мерзостям, опричь того, в нанесении ущерба княжеской казне? Так я вас понял?

– Если бы, бояре!
– отозвался Осьма.
– А то, ведь, хуже! Гораздо хуже! Ты, вот, боярин, сказал давеча, что ребят из Младшей стражи надобно драть за самовольство - бояр, там, городовых назначают, и... всякое прочее, что им невместно. Занимались бы, чем им положено, а в иные дела нос не совали. А сами что? О княжеских делах в рассуждения входите, советы князьям давать собираетесь, а в собственной службе неисправны. Так чем вы лучше тех ребят?

Боярин Федор лишь слегка качнулся в сторону Осьмы, но в этом движении и в исказившей лицо боярина ярости было столько угрозы... на купца, просто-напросто, глянула смерть. Однако далее ничего не последовало, потому что Алексей тоже коротко шевельнулся, слегка изменил позу, но стало абсолютно ясно: боярин Осьму достать не успеет, несмотря даже на то, что Федора и Алексея разделял стол. Если на Осьму глянула смерть, то на погостного боярина глянул Рудный Воевода и разницы в этом не было почти никакой. Рудный Воевода мог оказаться даже более скорым на руку. В разлившейся по горнице напряженной тишине отчетливо прозвучала негромко произнесенная Корнеем, вроде бы бессмысленная, фраза:

– Ничем, кроме воинских дел, не прославленный...

Никто ничего не понял, но это был хоть какой-то выход из положения, чреватого, по меньшей мере, крепкой дракой, а может, и чем похуже, поэтому все, с преувеличенным вниманием уставились на Корнея.

– Чего, Кирюш? Ты о чем?
– поинтересовался боярин Федор таким тоном, словно не он, только что, готов был искалечить или даже убить Осьму.

– Да вот, Федя, волхва однажды про род Лисовинов сказала... да ты сядь, чего выставился? Волхва, говорю, про нас сказала: "Молодой род, ничем, кроме воинских дел, не прославленный". И ведь права оказалась, коряга старая! Какой я, на хрен, воевода, если у меня под носом такие дела творятся? И ты, Федька, тоже хорош... да сядь ты, наконец, не торчи как... это самое! Чего вызверился, правда глаза колет или от купчишки обидно такое слышать? Так я тебе то же самое повторю, легче тебе станет? Засиделись мы с тобой по теплым углам, вон, тебя уже и паутиной оплело.
– Корней столь убедительно повел бородой в сторону Федора, что тот невольно сделал движение стряхнуть с рукава несуществующую паутину.
– А у них глаз свежий, в том, что нам привычно, сразу несуразицу углядели... ну, может, не совсем сразу, но... да сядешь ты или нет, в конце-то концов?!

Боярин Федор, шумно вздохнув, опустился на лавку и коротко покосился на Осьму. На Алексея он, было заметно, очень старательно не смотрел. Корней поскреб в бороде, зачем-то поелозил по полу протезом и заговорил, сменив рассудительный тон на командный:

– Кхе! Значит, так, Федор, прямо с утра пораньше, ты либо сам едешь в Княжий погост, либо посылаешь кого. Вызываешь сюда все три десятка своих ратников. У меня-то, даже вместе с твоими, полная сотня не наберется... дожили, едрена-матрена. Я пока твои добираются, вызову в ратное своих бояр и, как только будем готовы, пойдем за болото - Журавля за тайные места трогать. И не спорить!
– повысил Корней голос, заметив, что Алексей что-то хочет сказать.
– Возьмем всех, кого сможем вывести: новиков, отроков Младшей стражи... Леха, сколько отроков можно взять будет?

– Первую полусотню, батюшка, остальные пока мясо. Положим мальчишек зря, да и сами, их выручая, поляжем. По уму, так стоило бы только опричников брать, те-то хоть немного крови понюхали, но... мало же будет. Берем полусотню!

– Угу. Кхе. Значит, моих пятьдесят семь, да мы с Лехой - пятьдесят девять. Тридцать твоих - восемьдесят девять.

– У меня тридцать два, да я сам тридцать третий.
– Поправил Корнея Федор.

– Что, Федя, сам тоже пойдешь?
– Коней с сомнением глянул на объемистое чрево погостного боярина.
– В бронь-то влезешь, когда последний раз надевал?

– Когда надевал, тогда и надевал, - пробурчал Федор и, снова покосившись на Осьму, добавил: - будут мне тут всякие небрежением службой глаза колоть...

– Кхе!
– Корней тоже глянул на Осьму, но не зло, как Федор, а с хитрецой, казалось, вот-вот подмигнет.
– Ну, стало быть, пятьдесят девять и тридцать три, выходит девяносто два. И полсотни - сто сорок два... едрена-матрена, даже полутора сотен не набирается, и больше трети мальчишки. Сколько ты говорил, Леха, у Журавля? Полторы тысячи?