— Разумеется, нет. В конце концов мы едва знали друг друга, — бросила она и вышла из гостиной, высоко держа голову. Поднялась к себе, решив, что сейчас самое время поплакать. Но здравый смысл помешал ей броситься на постель и зарыдать. Она сказала правду: этот человек едва ей знаком. Зачем же плакать по тому, чего не было?

Немного поразмыслив, Генриетта поняла, что в основном испытывает стыд из-за собственного невежества. Ведь она действительно не знала, что не годится для супружеской жизни. До чего унизительно вспоминать о том, как она прижималась к Дарби! Неудивительно, что он посчитал ее готовой на все, если придерживаться верной терминологии.

Впрочем, сегодня она также впервые задумалась о брачном опыте Миллисент. Много ли мачеха понимает в интимных отношениях? Ей казалось, что близость с Дарби не была бы ей противна. Именно он, а никто другой может сделать их приятными.

Но он не смог бы найти с ней это наслаждение.

Она уселась перед туалетным столиком. Какая жалость, что она унаследовала волосы и лицо матери! Будь она некрасивой, даже уродливой, мистер Дарби вообще бы ее не заметил.

И это обстоятельство лишний раз доказывало, как он мелок и тщеславен, если, по собственным словам, его влекут только ее медовые волосы! Ну… и определенные части ее тела: недаром его руки ни на секунду не оставались в покое.

Но нужно быть честной с собой: хуже всего — не потеря мистера Дарби. Истина, превращавшая ее сердце в слиток железа, заключалась в том, что ни один мужчина, даже вдовец, не захочет жениться на ней. Не влюбится в нее. Даже единственное любовное письмо было написано ею же самой. Все мечты о том, чтобы найти мужчину, который не захочет детей, разом превратились в прах.

Она сглотнула горький ком в горле, стараясь не заплакать. Письмо, которое она написала себе, так и лежало на туалетном столике. Генриетта коснулась его кончиком пальца. Теперь она узнала Дарби куда лучше, чем в тот вечер, когда писала письмо. Строки, написанные им самим, были бы куда более земными, и остроумными, и одновременно более нежными и неистовыми.

Она потянулась было к перу, но отдернула руку. Еще одно письмо только ненадолго продлит несбыточные фантазии. Никакие послания не заставят мужчину жениться на ней. Пора отказаться от детских грез о рыцаре в сверкающих доспехах, который примчится на белом коне, чтобы спасти ее. Этого никогда не будет.

Одинокая слеза скатилась по щеке Генриетты. Она смахнула ее и позвонила горничной.

В ванной она повторила старый ритуал: считала благословения Божьи, которые до сих пор никто у нее не отнимал. Она была абсолютно счастлива до того, как Дарби появился в деревне, и с его отъездом все пойдет по-прежнему. У нее много друзей, она им нужна и чувствует…

Она почувствовала, как еще одна слеза упала с кончика носа. За ней последовала другая.

— Этот ребенок не твой, — объявила Эсме, с трудом поднимаясь на ноги. — Он от Майлза.

Себастьян даже не потрудился встать, что было явным свидетельством сильного шока.

— О Господи, — прошептал он, — ты носишь ребенка.

— Ребенка Майлза, — повторила она, пытаясь вложить в свой голос как можно больше уверенности.

Он продолжал молчать, поэтому Эсме расстегнула ротонду.

— Смотри, — велела она, обтягивая живот тканью платья. Он послушно поднял глаза.

Она ждала, пока он придет к очевидному заключению. Но, не услышав ответа, пояснила:

— Будь ребенок вашим, я была бы только на шестом месяце и вряд ли выглядела бы таким образом, лорд Боннингтон.

Он оторвал взгляд от ее живота и посмотрел ей в глаза.

— Мы друг с другом на ты, Эсме.

И в этих глазах блеснуло нечто такое, что она" побоялась возразить даже на столь банальное замечание.

— Себастьян, — нерешительно пробормотала она, — пойми, у меня гораздо больший срок.

— Когда должен родиться малыш? — спросил он. Она попыталась принять небрежный вид.

— Возможно, в следующем месяце.

Он вдруг сообразил, что она стоит, и, поспешно вскочив, оглядел ее с головы до ног. Эсме терпеливо перенесла осмотр. Пусть увидит, как ее разнесло! Это наверняка убедит его, что ребенок от Майлза. И это очень важно, потому что… потому что… она сама не была уверена почему. И тогда больше не будет умирающего от любви Себастьяна, который поймет, что теперь она уже не первая красавица света, а пухлая, кругленькая особа с несчастной тенденцией плакать по каждому поводу и без капли здравого смысла в голове.

Однако не похоже, чтобы он морщился от брезгливости.

По-прежнему не говоря ни слова, он сжал ее плечи и принялся осторожно массировать, и это было так приятно, что она едва не обмякла у него на груди.

— Что же, — пробормотала она наконец, — мне лучше вернуться в дом. У меня много дел. Завтра у меня собирается дамский кружок шитья.

Себастьян смешливо фыркнул.

— Ты? Ты ведешь дамский кружок шитья? Ты, Бесстыдница Эсме?

— Не называй меня так, — прошипела она. — Я вдова и стала респектабельной особой. Неужели незаметно?