— Вы все больше и больше убеждаете меня в этом. Вам нравится эта картина, мадемуазель Лоусон?

— Это одна из ваших лучших картин. Ее, конечно, нельзя сравнить с Фрагонаром или Буше, но мне кажется, что художник мастерски владел цветом. Мазки немного резковатые, но… — Я замолчала, поняв, что он смеется надо мной. — Мне кажется, что когда я начинаю говорить о живописи, то становлюсь скучной и надоедливой.

— Вы слишком самокритичны, мадемуазель Лоусон.

Я? Самокритична? Такое я слышала впервые в жизни. И, тем не менее, это была правда. Я знала, что напоминаю настоящего дикобраза, который ощетинивает для самообороны все свои иглы. Так, значит, я выдала себя?!

— Вы, вероятно, скоро закончите реставрацию этой картины? — спросил он.

— Тогда я наконец узнаю, решитесь ли вы поручить мне продолжать работу?

— Думаю, вы уже знаете, каково будет мое решение. — И, улыбнувшись мне, вышел из галереи.

Через несколько дней я закончила работу с картиной, и граф пришел принять работу. Он несколько мгновений созерцал портрет, а я тем временем стояла и умирала от страха, хотя перед его приходом была уверена в успехе. Краски сияли во всем своем великолепии, а ткань на платье и манера художника передавать цвет очень напоминала Гейнсборо. Когда я начинала работать над картиной, все это было скрыто под слоем грязи и пыли, а теперь вновь ожило.

— Итак, — обратилась я к графу, не в силах больше ждать, — вам не нравится?

Он молча покачал головой.

— Господин граф, не знаю, чего вы ожидали, но смею вас уверить, что каждый, кто понимает в живописи…

Он оторвал взгляд от картины и посмотрел на меня, немного поднял брови, его рот скривился в слабой улыбке, которой он пытался скрыть застывшее в глазах изумление.

— … Так же, как вы, — закончил он мою фразу.

— О да, мне следовало бы воскликнуть: «Чудо. Все, что было скрыто от нас, предстало теперь во всем великолепии! «Да, это так, это правда. Но я опять думаю об изумрудах. Вы не представляете себе, сколько они принесли нам несчастья. А теперь, благодаря вам, мадемуазель Лоусон, мы устроим еще одни поиски сокровищ. Возникнут новые идеи и предположения.

Я знала, что граф поддразнивает меня, но в душе пыталась убедить себя, что он надеялся на то, что я не справлюсь с работой. Но теперь был вынужден признать, что ошибся, и поэтому перевел разговор на изумруды.

Весьма типично для мужчины, подумала я. А потом быстро напомнила себе, что, каким бы он ни был и что бы ни совершил, — это не мое дело. Меня интересовали только картины.

— У вас есть какие-нибудь претензии к моей работе? — холодно поинтересовалась я.

— Вы вполне оправдали данные вам рекомендации.

— Так, значит, вы доверите мне работу над остальными картинами?

На его лице промелькнуло непонятное мне выражение.

— Я был бы очень разочарован, если бы этого не произошло.

Я вся сияла, чувствуя себя победительницей в нелегкой схватке. Однако мой триумф был неполным, ибо граф стоял и улыбался, давая понять, что догадывается, какие страхи и неуверенность снедали меня.

Никто из нас двоих не заметил, как в галерею вошла Женевьева. А девочка, очевидно, в течение нескольких минут наблюдала за нами. Первым увидел ее граф.

— Что вы хотите, Женевьева? — спросил он.

— Я… я пришла посмотреть, как работает мадемуазель Лоусон.

— Тогда подойдите и посмотрите.

Женевьева приблизилась к нам, угрюмая и насупленная, как это часто бывало, когда она находилась в чьем-либо обществе.

— Взгляните! — сказал он. — Разве это не прекрасно?

Она не ответила.

— Мадемуазель Лоусон жаждет услышать комплименты по поводу успешного окончания своей работы. Неужели вы не помните, как выглядела эта картина раньше?

— Нет, не помню.

— Боже, какое отсутствие художественного восприятия! Вы должны попросить мадемуазель Лоусон научить вас понимать живопись.

— А она… останется здесь и дальше?

— Надеюсь, — сказал граф, — что надолго. — Его голос неожиданно изменился: теперь он звучал почти убаюкивающе нежно: — Разве вы не видите, как многое в замке нуждается в ее внимании?

Женевьева метнула на меня быстрый взгляд — жесткий и неприветливый. Затем повернулась к картине и сказала:

— Может быть, если она такая умная, то найдет и наши изумруды?

— Да, они действительно великолепны, — сказала я.

— Несомненно, это благодаря художнику… его владению красками…

Я решила не обращать внимания ни на его подковырки, ни на явное неудовольствие Женевьевы. Только картины, одни картины волновали меня, а тот факт, что они пребывали в течение долгого времени в забвении и небрежении, еще больше усиливал мое желание привести их в порядок.

Даже в этот момент граф наверняка знал бродившие в моей голове мысли, ибо поклонился и сказал: