— Я… я с удовольствием принимаю ваше предложение.

— Прекрасно. — Он поднялся с кресла и протянул мне руку. Я подала свою, которую граф крепко пожал. Вряд ли когда-либо в своей жизни была так счастлива!

Неделю спустя, войдя в свою комнату, я обнаружила на кровати большую картонную коробку. Подумав сначала, что это какая-то ошибка, я вдруг увидела на крышке свое имя. А в самой нижней части этикетки был написан парижский адрес.

Я открыла коробку. Зеленый бархат интенсивного изумрудного цвета. Это было вечернее платье очень простого покроя, но невероятно элегантное и дорогое.

Это, должно быть, все-таки ошибка. Но я приложила платье к себе и посмотрелась в зеркало. Мои сияющие глаза отражали необыкновенный цвет платья, и создавалось впечатление, что цвет глаз и цвет платья как бы специально подобраны друг для друга. Это было просто великолепно. Но как и почему оно сюда попало?

Я осторожно положила его на кровать и внимательно осмотрела коробку. Там был еще один сверток в мягкой бумаге. Я развернула его… Мое старое черное бархатное платье! И я все поняла прежде, чем прочитала выпавшую из него записку. На листке я увидела знакомый мне уже герб:

«Надеюсь, что это заменит испорченное платье. Если это не то, что вам надо, мы постараемся найти что-то другое.

Лотэр де ла Таль».

Я направилась к кровати, взяла платье и снова приложила к себе, а потом крепко прижала к своей груди. Короче говоря, я вела себя как глупая девчонка. А в это время мое другое «я», то самое, которым я все время старалась быть, настойчиво твердило: «Глупо! Ты не можешь принять это». Зато мое настоящее «я», которое проявляло себя очень редко, потому что пряталось и выжидало нужный момент, чтобы наконец предать меня, говорило совсем другое: «Это самое красивое платье на свете. Каждый раз, надевая его, ты будешь пребывать в блаженстве. В таком платье ты будешь выглядеть вполне привлекательной женщиной».

Я положила платье на кровать и сказала вслух:

— Надо немедленно пойти к господину графу и сказать, что не могу даже помыслить о том, чтобы принять его.

Я пыталась взять себя в руки и предстать перед ним с видом суровым и неприступным, но не могла избавиться от мысли, что он приходил в мою комнату — или присылал кого-нибудь, чтобы забрать изрезанное черное платье, а потом отправил в Париж заказ: сшить платье такого же размера.

Боже, какая я глупая! Что же со мной будет дальше? Мне нужно скорее увидеть его, чтобы без промедления вернуть подарок.

Я спустилась в библиотеку. Может быть, он ожидал увидеть меня, ибо должен был уже знать о прибытии коробки с платьем. Как будто ему было какое-нибудь дело до того, когда оно прибудет! Граф просто решил, что мне необходимо новое платье в качестве компенсации за испорченное, а потом и думать об этом забыл.

Он оказался в библиотеке.

— Я должна поговорить с вами, — сказала я и, как всегда, когда находилась в смущении, вела себя несколько воинственно.

— Садитесь, пожалуйста, мадемуазель Лоусон. Вы чем-то взволнованы.

Я сразу была сбита с толку, потому что совершенно не собиралась показывать ему своего истинного состояния, в котором сама не могла толком разобраться. Мне совсем было не свойственно волноваться из-за каких-то тряпок.

— Совсем нет, — возразила я. — Я просто пришла поблагодарить вас за то, что вы приказали прислать мне новое платье взамен старого, и сказать вам, что не могу принять его.

— Так, значит, оно прибыло? Оно вам не годится, не подходит?

— Я… я не примеряла. Но не было никакой необходимости посылать за новым платьем.

— Простите, что возражаю вам, но считаю, что была.

— Вы ошибаетесь. Это было уже очень старое платье. А новое… э-э-э…

— Вижу, оно вам не понравилось.

— Не в этом дело. — И опять в моем голосе прозвучала некоторая жесткость, вызвавшая у него улыбку.

— Да? А в чем же тогда?

— В том, что я даже не допускаю мысли оставить его у себя.

— А почему?

— Потому что в этом нет необходимости.

— Мадемуазель Лоусон, будьте откровенны и лучше скажите, что не считаете возможным принять от меня… предмет одежды… Вы это имеете в виду?

— Нет, совсем нет, это меня как раз не волнует.

Он снова сделал рукой этот сугубо французский жест, который мог означать все, что угодно: «Не знаю. Я просто не могу себе представить, как можно угадать то, о чем вы можете думать. Я всего лишь хотел найти причину: почему бы вам не принять замену тому, что было испорчено».

— Но это же платье!

— А чем платье отличается от каких-либо других предметов?

— Это же сугубо личная вещь.

— Ах вот что! Сугубо личная! Если бы я испортил один из ваших растворов, вы бы разрешили мне восполнить потерю? Или это просто потому, что платье… нечто, что вы будете надевать… нечто очень интимное, скажем так?