Она положила руку ему на плечо.

– Фрэнсис, пожалуйста. Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты борешься со мной. Не надо! Это ты и я, Фрэнсис и Кэт!

– Нет, Кэт. Меня этим не возьмешь. Я получил удар между глаз. Не часто жизнь преподносит такие испытания, через которые прошел я, – сказал он с горечью.

– Ты думаешь, я не понимаю это? Но мы говорим с тобой о разных вещах.

– Нет, это одно и то же. Ты возвеличиваешь и делаешь героя из человека, который отчасти виноват в моих страданиях. Это причиняет мне боль, и я не могу простить его, Кэт.

Она отдернула руку. Они молчали минуту или две. Шум, гам, хлопанье дверей, голоса, доносившиеся с кухни, возвещали о том, что уже поздно, день подходит к концу.

– Мне хотелось бы обсудить с тобой все спокойно и беспристрастно, – сказала наконец Кэт.

– Хорошо. Давай обсудим все спокойно. Но ты должна понять и меня!

– Даже если погибает твой друг? Подставить его – неповинного человека?

– В том-то все и дело, что его нельзя назвать невиновным!

– Ну а если я считаю его невиновным?! Упрямое выражение лица, гордо поднятая голова – всей своей позой она бросала ему вызов. Именно сейчас он остро почувствовал, каким сильным характером и волей она обладала.

– Ты возвела каменную стену, – сказал он устало. – Я не могу достучаться до тебя.

– В этой стене есть большая дверь. Ты не можешь открыть ее, потому что тебя не отпускают твои предубеждения и предрассудки!

– Предубеждения! Да о чем ты говоришь? Ты очень хорошо знаешь, что я не склонен к предубеждениям и предрассудкам.

– Ты только так думаешь, Фрэнсис. На самом же деле, склонен. Только сейчас я поняла это. Ты был взбешен. Как же, Патрик Курсон посмел отказать тебе, неблагодарный, он должен был вывернуться наизнанку, ведь ты удостоил его своим вниманием! Это привело тебя в ярость. И ты считаешь, что он виноват? Только поэтому?

Он был измучен, оскорблен, сбит с толку. И она посмела пойти против него! Как можно не понимать элементарных вещей? Взбешенный, он принял ее вызов и начал наступление.

– Ты ослепла, Кэт. Ослепла и поглупела. Ты – глупая фанатичка! Мне очень неприятно говорить тебе это, но, может быть, Лионель прав: он знает тебя лучше, чем я. Да, конечно, лучше и дольше.

– Фрэнсис, это отвратительно! Будь ты проклят! – глаза ее излучали ярость. – Если ты позволяешь себе высказывать подобные вещи, то между нами все кончено, нас ничто больше не связывает. Руки пачкать не хочется, а то бы врезала я тебе за эту фразу!

– Наверное, – сказал он, – будет лучше, если ты уйдешь. Мы с тобой по разные стороны баррикады.

Она направилась к двери.

– Видит Бог, да! И никогда, Бог даст, не будем по одну!

Он слышал, как застучали по коридору ее каблучки, хлопнула входная дверь, зашумела удаляющаяся машина. Разбросанные подушки на диване. Рассеянно он положил их на место. Все произошло так быстро! Физическое и эстетическое наслаждение, красота, сладострастие, и вдруг – сводящая с ума опустошенность и полное изнеможение.

Один единственный раз, в самый критический момент в его жизни ему нужна была ее полная поддержка, преданность, верность. А она – отвернулась от него ради того, чтобы броситься на помощь человеку, который так обидел его! Выходит, он совсем не знал ее? Да и она не знала его.

Нас поманили, завлекли и обманули.

Это похоже на то, что ты едешь в машине и насвистываешь какой-нибудь веселенький мотивчик; ты здоров, полон сил и вдруг – секундой позже, за поворотом, ты превращаешься в калеку-развалину, а твоя машина – в груду поломанных железок. Или: ты дружелюбно разговариваешь с приятным незнакомцем, шутишь, вы даже пропускаете вместе по стаканчику; и вдруг – перед тобой уже не добродушный незнакомец, а настоящий безумец, целящийся в тебя из пистолета! Вот так и у нас с Кэт.

Он принял душ; чувствовал он себя отвратительно: на душе было тяжело, «кошки скребли». Ужин был приготовлен, но он ничего не мог проглотить. Он выпил бренди. Он никогда не пил много, но в этот раз взял бутылку в спальню: хотелось забыться, отвлечься от навязчивых мыслей, просто напиться. В голове все перемешалось. Пылал огонь и бились стекла; темнокожие мужчины швыряли страшные булыжники. Усмехался Патрик Курсон. Кривая, презрительная улыбка Кэт. Марджори томилась на больничной койке. Кричали, взывали о помощи его родители. Печальные глаза его матери. Все закружилось, закачалось вокруг, даже стены комнаты, пока это его состояние не сменилось отвращением, затем опустошенностью, и, наконец, он заснул.

Патрик Курсон был освобожден вместе с организаторами забастовки. Приговор был вынесен лишь тем, кто принял непосредственное участие в беспорядках и совершил насилие. Мировой судья, англичанин в белом парике, напротив него – адвокаты в черных мантиях и тоже в белых париках. Было произнесено много изящных лаконичных речей о свободе слова и праве на забастовку. Действовала многовековая судебная система, перенесенная с туманного Альбиона на знойный, гудящий, жужжащий от многочисленной мошкары юг – в городской суд Коувтауна.