Шрифт:
Здесь уже врач. Он отстраняется от Аделаиды, встает.
– Она мертва. Это необратимо. Кстати, как она смогла остановить себе дыхание? Это необъяснимо.
Майер задумчиво произносит:
– Я привык к ней… Я стрелял, как охотник… Я танцевал…
Он добавляет по-русски:
– Вальсацио… менуэтик… полька-полька…
Майер показывает, как он танцевал вальсацио.
– Да. Кажется, это была любовь.
Лиза тоже пытается кружить.
На глазах Хильды слезы:
– А я привыкла быть дрянью… И пакостью… Никогда еще в своей жизни я не была так долго дрянью…
Она обращается к врачу:
– Вы знаете, в этом что-то есть такое… Вы меня понимаете? Я бы еще хотела побыть дрянью, но лишь бы она была жива.
Майер принимает звонок:
– Это жена. Алло?
Выслушав жену, он говорит Хильде:
– Моя жена сказала, что тоже хочет быть дрянью, лишь бы была жива Аделаида…
45. Дьявольская трель без Вивальди
Сегодня снова день скрипичной музыки! Как рада Рита! Она снова увидит итальянца, а он – ее мальвиньи глаза!
Но обнаружилась другая нестыковка – никто так и не удосужился купить Рите обновки. Поэтому она снова в тапочках, в плохонькой юбке, в руках примерно такой же ридикюль, как у Лизы.
Переводчица нервно протягивает Козыреву новую тетрадь, Лиза топчется рядом.
– Вот еще одна предсмертная записка. И знаете что? Вы – сумасшедшие. Я сыта! Найдите себе другую переводчицу. Этот маразм нормальный человек не выдержит!
Она выходит, бросив в дверях:
– Этой старушечьей юбкой Вы просто издеваетесь над ней!
– Я собрал ее на свидание к Богу. Он любит скромные одежды, я спрашивал. Он не любит гламур.
Переводчица плачет:
– Вы чудовище! Рита имеет право быть красивой! Ей завтра к стоматологу! Что подумает о ней стоматолог?
Хлопнула дверью, ушла.
Козырев вертит в руках тетрадь:
– Предсмертные записки – это, между прочим, серьезный эпистолярный жанр.
Лиза достает из ридикюля веревку, с готовностью набрасывает на шею Рите.
Входит декламатор, воет как Качалов.
– Дай, Джим, на счастье лапу мне! Давай с тобой полаем при луне… Декламатора вызывали, дорогой?
– Вы не знаете как она завтра поедет к стоматологу в дерматиновых тапочках?
– Давай с тобой полаем при луне… Знамо как. На колесиках поедет.
Лиза отрубает:
– Сегодня у нас скрипичная музыка, милый.
Декламатор удаляется. Растерянно топчется за дверью, потом исчезает в туалете. В кабине он прикладывается к плоской бутылке коньяка, прячет ее под фрак. Пробует голос под Качалова:
– Удивительно, но факт: некоторые люди по разным причинам проводят в туалете до 40 % своей жизни.
Недоуменно пожимает плечами и выходит.
Козырев, отшвырнув тетрадь, спрашивает:
– Лиза, ты не находишь, что я совершенно омерзительная личность… Ну просто мразь… Одинокая мразь по имени Роман так сказать Григорьевич?
– Записывать?
– Да, милая, записывай: мразь. Потом дашь почитать.
– Записала.
– Лиза, ты заметила, что никому нет места на этой Земле. И нам с тобой в том числе, дорогая. И тебе, и мне. Ты тоже одинокая. Ты заметила?
– Да.
– У нас же горе от ума с тобой, ты заметила?
– Да.
– Но я возьму тебя за руку – и мы пойдем вместе к солнцу, так?
Он берет Лизу за руку.
– Мне больше некого взять с собой, Лиза. Я очень большой мизантроп, дорогая. Очень большой и неисправимый. А почему? А потому что я – плохой парень, тупой и одинокий. Запиши – incredible scoundrel.
– Записала.
Козырев засыпает в кресле. Лиза пытается удавить Риту, но услышав хрипы и кашель жертвы, испуганно хватается за голову и пятится.
Возвращается переводчица, снимает с шеи Риты веревку.
– Маргарита, Вы здесь? Я выходила на минутку.
Она слушает, что говорит Маргарита, потом переводит:
– Нет, я не могу повеситься пока. Я должна ему сказать все, что я еще успела подумать о нем. А я много еще чего подумала!
Козырев бормочет:
– Живи уж… Чего там… Я тебе новые тапочки куплю, Рита… Кожаные… Повысим уровень жизни, так сказать… К стоматологу поедешь в обновках, ах ты, Боже мой…
Входит старичок-скрипач и долго располагается на стуле, громко сморкается.