Шрифт:
И вот однажды - помнит Дмитрий переполох в Москве - уезжал митрополит в Орду. Вот так же провожали его. Народ не спал, выходил на улицы. Мальчишки висели на деревьях, чернели шапками, будто прибавилось грачиных гнезд... Это митрополит ехал в Орду лечить Тайдулу. Она ослепла в одночасье. "Мы слышали, что небо ни в чем не отказывает молитве главного попа вашего: да испросит же он здравия моей супруге", - написал хан в Москву. Митрополит догадывался, что Тайдулу замыслили отравить, но она осталась жива. В ночь перед его отъездом сама возгорелась в церкви свеча такова молва шла по Москве, - воском той свечи да водой святой митрополит вернул зрение Тайдуле. На радостях хан Джанибек одарил митрополита Московского великими дарами, а красавице Тайдуле сделал тоже подарок - как сказывали - заложил будто бы в порубежье русской земли и ордынских пределов город ее имени - Тайдула, что стал зваться на Руси то Ай-Тула, то проще Тула... Так ли было оно - неведомо.
"Тайдула, Тайтула, Ай-Тула ты, Тула...." - повторял Дмитрий в такт шагам своего коня, а сам думал о другом, о том, что верно решили они объехать Тулу.
13
Первые путевые сутки прошли спокойно. И вот уже другие сутки истаивали благополучно. Перед закатом, еще не избавившись от жары, обоз и дружина искали ночлег - присматривались в пути. Вперед выскакивали те, что были помоложе, - Тютчев и Квашня. Они высмотрели подходящую луговину, не выжженную солнцем даже ныне - так низка и притененна была эта низина вдоль небольшой реки. Решено было расположиться станом на другом ее берегу.
Из деревни доносились петушиные перепевы и голодный рев скотины: травы недоставало даже в начале лета. Деревня виднелась за кущами старых и в и тополей, небольшая порубежная деревня, отчаянная хранительница веры под боком у Орды, на пути торговых да воровских, разноязыких земноводных прошатаев. Чего только не повидала эта рязанская деревня! Как тут не понять Олега Рязанского, коему денно и нощно следить приходится сразу за всеми ветрами, со всех сторон. Он и спит-то небось зайцу подобно: одно ухо и во сне торчком!
Дмитрий, по-прежнему ехавший впереди- так меньше пыли, пустил коня к мостку под уклон, зная, что умный конь не разбежится ошалело. Мосток казался не старым, значит телеги пройдут, только о чем это кричат там Тютчев с Квашней? Ага! У кривых, суковатых перил мостка стоит косматый мужик, размахивает топором.
– Стойтя!
– ревел он.
– Стойтя, говорю вам!
– Ты чего буесловишь, холоп?
– спросил Дмитрий, приостанавливая коня.
– Не пушшу!
– Чего так?
– Мостовщину платитя! Сам, поди, ведаешь!
– Пригаси-ко страсти, мужик!
– вмешался князь Андрей.
– Не ведаешь, поди, что на самого великого князя Московского задираешься!
– У мяня свой князь есть! Пл.атитя куны!
– Лх ты Рязань кособрюха!
– приступил было Тютчев, разворачиваясь в своем огнесловии.
– Да в ту ли ты сторону - зри добре!
– пасть свою отверз? Не по тебе ли нынь лягушки подмостны в нощи тосковали?
За спиной Дмитрия Григорий Капустин, не привыкший много разговаривать, уже вынимал меч, медленно и страшно.
– Дозволь, княже, я его уполовиню!
– Уймитесь все!
– остановил Дмитрий. И уже мужику: - Ты что же так взволчился?
– Куны платитя за проезд по мосту!
– А еже тябя, - тут Дмитрий произнес слово это по-рязански, - мои вой и впрямь уполовинят?
– Ня страшуся!
– мужик при этом весь затрясся - руками, рванью штанов, особенно клокастой, как у дикой лошади, гривой волос, бородищей, косо отхваченной, должно быть, в спешке ножом, даже рубаха у самых колен волнами качнулась по подолу, а босые ноги вышагнули вперед на целый шаг.
– Нечто могуч ты вельми?
– спросил Дмитрий с интересом. В этой беседе он отдыхал после утомительной тряски в седле и-с любопытством рассматривал отчаянного рязанского мужика. Могучего в нем ничего не было; сухой, будто выпаренный на нещадном нынешнем солнышке, по-оратайски сутулый, но ноги, торчавшие из обтрепанных порток, широкоступные, мосластые, выдавали широкую, крепкую кость. И радовало Дмитрия, что такие отчаянные люди живут на огневом рубеже Руси у ордынских пределов.
– Почто - могуч?
– спросил мужик.
– В батырях не езживал, а воинство твое не пушшу. Платитя куны!
– А еже за слова твои, нечестивые, я и впрямь напущу на тебя воев моих?
– бросил опять Дмитрий.
– Ня страшуся!
– истово проревел мужик.
– Мяня лось ногама топтал и рогама бол!
– И жив?
– удивился Дмитрий.
– Божьим провиденьем.
– А со своего князя, Ольга Рязанского, ты тоже куны теребишь?
– Он тожа-ть ня бог!
– И ты его не страшисся?
– Страшуся, токмо днем!
Дмитрий прикусил губу, скрывая улыбку, потом что-то проговорил Григорию Капустину, откинувшись назад. В тот же миг сотник вырвался на обочину и зыкнул: