– Пред тобою, старче, великий князь Московский!
– остановил старика Бренок.

Старик принагнулся, глядя с опаской, и будто уполо-винился в страхе.

– Мы, старче, до хана путь правим, - сказал Дмитрий.
– А скажи-ка мне: татарва ныне не станет шалить?

– Татарва-та? Не-ет... Нынь ей не до походу: обезножат кони на бестравье. А вот в иные годы - ждать надобно, понеже давно не бывали.

– Нападут - князь Олег необоримым щитом станет люду рязанскому, - со скрытой ревностью произнес Дмитрий.

– Необорим щит - мужик мужику, а князья бегут за ракитов куст, старик сказал и натопорщился, будто ждал палку.

Бренок дернул удила и толкнул старика конем, но - удивленья достойно!
– старик уперся, не отступил, только голову - белый шар - вжал в плечи.

– Михайло!
– окликнул Дмитрий и тронул коня к стану.

Издали донесся колокольный звон. Взошло солнце, и открылось во всей громаде большое покатое поле, резко проступила обестуманенные дали, перелески и крохотная церквушка села Рождествена. Это было одно из последних порубежных сел, а церковь уже точно последняя, что выдвинулась к самым границам ордынской степи, осеняя крестом русские пределы.

* * *

В версте от стана им встретился князь Андрей Ростовский. Он казался угрюм и, верно, давно находился в седле.

– Чего взыскался?
– миролюбиво спросил Дмитрий.

– За вами скакал, да ископыть потерял: суха землица - не видать и сакмы [Сакма - след по росе] на мураве.

– Ты ликом уныл, князь, - заметил Дмитрий, чувствовавший себя бодро.

– Пред восходом, княже, проскакал неведомый чернец, во-он там! указал он на опушку далекого перелеска, что был правее Красного холма.

– Куда тек?
– спросил Дмитрий.

– С Руси - на восходную сторону, прямо на солно-всход.

– Обличьем - рыж?

– Не приметил... Но православного духа мантия и конь русских статей.

"Не Елизар ли Серебряник?" - В задумчивости Дмитрий кусал губу, но тут же тряхнул тем"ой скобкой волос - быть не должно!

– Все утро мнится мне, княже... Но Дмитрий не дал ему договорить:

– Наш гонец Елизар должон в сей час пред владыкой Иваном в Сарай Берке стоять и важны вести слушать.

– Вельми славно было бы то дело, а еже сгинул гонец с грамотою святительскою?

– На то - божья воля...
– перекрестился Дмитрий.

– Вот то-то и есть...

Они шагом двинулись к стану.

Из низины, от Непрядвы, подымался дым утренних костров, запахло овсяной кашей и конопляным маслом; среда - постный день. Послышались окрики десятников. Смех. Эти бодрые голоса, этот смех и еще обрывок какой-то старой песни, доносившейся с самого берега, где поили коней, - все это отозвалось в Дмитрии нежданной волной благодарности к этим людям, легко идущим в Орду, не думая о возможной смерти, соединясь со своим князем поистине во единой судьбе, во едином хлебе. Ему захотелось вместе с дружиною, как когда-то князь Святослав, прибиться к котлу и есть овсяную кашу, и он уже прицеливался, слезая с коня, к какому лучше десятку пристать, но Дмитрий Монасты-рев, заменявший в походе и чашника и покладника, уже нес в шатер серебряные чаши с питьем и едой. Принес, раскинул на сундуке баранью шкуру поверх войлока - садись, княже!
– и будто пеплом осыпал тот чистый жар, которым на минуту воспылал Дмитрий к своим воям.

– Велишь коня напоить, княже?
– спросил Мо-настырев.

– И позови князя Андрея: немочно мне едину...

Теперь он был недоволен и Монастыревым, и Брейком, что вытянул его на охоту и заставил затянуть отъезд по холодку, собой - что ведет целую сотню молодых кметей, за возможную смерть которых ему предстоит держать ответ на страшном суде, за то, что часто преходится забывать долг христианина, властью попирая смердолюбие. "А ведь митрополит Алексей в Орду ездил лишь с двумя отроками", - подумалось ему.

– Митр ей!

– Пред твоим а очима, княже!

– Зови сюда Бренка, бояр всех и сам приди на трапезу!

Он выглянул из шатра, поставленного по-татарски - входом на денную сторону, - и невольно прищурился: солнце окрепло на левой руке, готорюе снова целый божий день с бездушной ярью иссушать все живое. Порубежная земля... Четырнадцать десятилетий назад где-то тут пронеслись первые тьмы Чингиз-хана. В исступленной ярости отвращения к оседлой жизни они рвали эту землю, до поры притаившую силы свои.

15

Судьба снова круто повязала Елизара Серебряника. В тот вечер на берегу Красивой Мечи мнилось ему, что все несчастья остались там, в Сарае Берке, в Сарае Ба-ту, в Персии, р, Суроже, в том горьком поле, наконец, где в последний раз жесткая петля затянула ему шею, - ан нет! На Москве привязался Некомат, и если бы не великий князь... Службу у него, такую нежданную и такую необычную, Елизар принимал как спасенье и бога благодарил за этакую благодать, но извелся оттого, что солгал и суду, и великому князю, сказав, что они с Халимой повенчаны. Окрестить - окрестил, а венчаться - кунами Елизар не богат был, когда же на кня-жем дворе серебро взял - надо было спешно ехать в Орду.