достоин такой почести!.."

А выше этих слов Сенька Зырянов прикрепил вырезанную из покрашенной жести пятиконечную звезду.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

1

Ручьев следил через раскрытое окно за игрой ребятишек в райкомовском дворе. В кабинет вошел Маковеев. Ручьев, не здороваясь, спросил:

– Читал?.. Ну, что на это скажешь?

Маковеев остановился у двери, ожидая неприятного разговора.

– Вижу, не читал, - не понимая состояния директора лесхоза, заметил Ручьев и посоветовал: - Прессу надо просматривать в первую очередь, с утра, - и протянул ему газету.

Маковеев быстрым взглядом пробежал последнюю страницу газеты и ничего там особого не увидел.

– Да ты не там ищешь. На первой странице это.
– Ручьев ткнул пальцем в газету.
– Вот читай. Только внимательнее. Не зря этой статье отвели первую полосу.

Маковеев пробежал глазами по заголовку: "Грустная песня Приокского леса". "Ну и название!" - подумал он и скосил глаза на конец статьи. Под ней стояла краткая подпись: "С. Буравлев - лесничий..." А дальше шло название района и области.

Ручьев, заложив за спину руки, ходил по кабинету. Ему не терпелось узнать, что скажет об этой статье директор лесхоза.

Маковеев тем временем, зевая, перевел взгляд на начало статьи: "Леса наши напоминают редкостный музей природы. Чего только в них нет! Тут и краса нашей России - береза, и медностволые жемчужины - сосна и ель. Встречаются вековые дубы и сиротливые рябины, красавцы ясени и вязы, осины и клены... В чащах водится немало разного зверья и птиц, в реках и озерах жирует много рыбы. Но, к сожалению, не берегут наши леса..."

Маковеев повертелся на стуле, осуждающе покачал головой. Мол, вон чего захотел... "...Шепотом последней боли шумят пропыленные тальники. Прощально переговариваются умирающие рощи, словно недоумевая: за что это их в пору красоты и молодости губит человек? Даже в безветрие беспокойная осина, дрожа листвою, лопочет с горечью песню обиды и увядания..."

Маковеев отложил газету и, склонив голову, долго сидел в неподвижности. Ручьев не тревожил его. Пусть получше прочувствует, хорошенько подумает.

– Ну как?
– спросил он, когда наконец пришел в движение Маковеев.

– Нового-то он ничего не сказал, - с деланным безразличием отозвался Маковеев.

Ручьев остановился против него, посмотрел в упор.

– Боишься сказать правду? Привык по проторенной дорожке ходить. А ты попробуй по целине пройдись, да без поводыря. А Буравлев таков. Он хоть и годами не молод, да, как видно, душа молодая, дерзкая. А ты с виду совсем еще юнец. Лет-то не более двадцати семи, а может, и того меньше, а душой одрях. Смотри, песок скоро начнет сыпаться.

– Он всего лишь лесничий, и не больше, - вспылил Маковеев.
– А я директор. У меня их восемь...

– Ну и кичлив ты, Анатолий Михайлович!
– не дал ему договорить Ручьев.
– С такими взглядами да еще с гонором далеко не уйдешь. А впрочем, может быть, и далеко...

– Алексей Дмитриевич, я непосредственно, кажется, подчиняюсь областному управлению лесного хозяйства. Там и будем утрясать все наши неполадки с Буравлевым.

– Одни неполадки мы утрясли. Буравлев работает и будет всегда причастен к лесу. Здесь разговор окончен.

– Как же так?
– снова загорячился Маковеев.
– Пока я еще отвечаю за дела в лесхозе...

Ручьев подошел к нему, положил на плечо руку и, глядя в лицо, спросил:

– Ты, Анатолий Михайлович, слышал сказку о горелом пне? Нет? Так послушай, может, пригодится. Мне ее рассказал покойный Прокудин. Умный был старик. Далеко видел.
– Ручьев прошел за стол, помолчал.

2

– Так вот... Ты видел в лесу обгорелый пень?
– спросил Ручьев.
– Нет? Он напоминает настороженного глухаря с вытянутой шеей. В середине пень пустой. А если разгрести на дне его золу, то там, на самом низу, увидишь слипшийся от жара песок.

А когда-то это был ведь не пень, а сосна. Каждую весну пробуждалась, и появлялись у нее новые зеленые веточки.

Да только с годами нежная кожица превратилась в шершавую кору, а мягкие иглы сделались жесткими, колючими. Что ж, жизнь и у сосны трудовая, мудрая. Все это закономерно. А я хочу рассказать о той сосне, которая с годами не поумнела. Наоборот, возомнила о себе, стала высокомерной и заносчивой.
– Ручьев в упор взглянул на Маковеева. Но тот отвернулся.
– Так вот, - продолжал Ручьев.
– Все было не по ней: не выносила сосна говорливой речки, а когда дул ветер, то сосна растопыривала ему навстречу свои острые иглы и сердито шумела густой кроной: опять этот наглый ветер мешает моему спокойствию, опять этот ветер...