– Священники вас спрашивают.

Та вышла, но вскоре воротилась.

– Причастить его надо, - сказала она почти суровым голосом Марье Николаевне, показывая на больного.

– Да, - подтвердила та.

– Вы выйдите, батюшка, - обратилась Анна Гавриловна к Павлу.

– Войдите!
– прибавила она священникам, которые вошли и начали облачаться.

Вихров и Мари вышли в залу.

Вскоре раздалось довольно нестройное пение священников. Павла точно ножом кольнуло в сердце. Он взглянул на Мари; она стояла с полными слез глазами, но ему и это показалось притворством с ее стороны.

– Люди все, кажется, выдумали, чтобы терзать человека перед смертью, проговорил он вслух.

Мари посмотрела на него, еще не понимая - что такое он говорит.

– Умирает человек: кажется, серьезное и великое дело совершается... Вдруг приведут к нему разных господ, которые кричат и козлогласуют около него, - проговорил он.

– Каких господ?
– спросила Мари, уставив на него уже окончательно удивленные глаза.

– Таких, - отвечал Павел и не кончил своей мысли.

Мари покачала головой.

– Вот уж - как в басне, - сказала она, - понес студент обычный бред.

Павел начал кусать с досады губы.

Вскоре священники снова запели.

– Нет, кузина, я решительно не в состоянии этого слышать!
– воскликнул он.
– Дядя, вероятно, не заметит, что я уйду. До свиданья!
– проговорил он, протягивая ей руку.

– Что, тебя опять года два мы не увидим?
– сказала она ему.

– Может быть, - отвечал Павел и поторопился проворнее уйти, чтобы не встретиться с Анной Гавриловной.

У него было очень скверно на душе: он как-то сознавал в своей совести, что он что-то такое думал и делал нехорошо.

"Ох уж эти мне нравственные люди!.. А посмотришь, так вся их жизнь есть не что иное, как удовлетворение потребностям тела и лицемерное исполнение разных обрядов и обычаев", - думал он, и ему вдруг нестерпимо захотелось пересоздать людские общества, сделать жизнь людей искренней, приятней, разумней. Но как - он и сам не мог придумать, и наконец в голове его поднялась такая кутерьма: мысль за мыслью переходила, ощущение за ощущением, и все это связи даже никакой логической не имело между собою; а на сердце по-прежнему оставалось какое-то неприятное и тяжелое чувство.

В такого рода размышлениях Павел, сам того не замечая, дошел с Дмитровки на Тверскую и, порядком устав, запыхавшись, подошел к своему номеру, но когда отворил дверь, то поражен был: у него перед письменным столом сидела, глубоко задумавшись, m-me Фатеева в дорожном платье. При его приходе она вздрогнула и обернулась.

– Боже мой! Вы ли это?
– говорил Павел, подходя к ней.

– Ах, это вы?
– произнесла она с своей стороны голосом, в котором были как бы слышны рыдания.
– Вы были у Мари?
– прибавила она.

– Я был у дяди. Его сейчас приобщают; он, вероятно, сегодня или завтра умрет. Но как же это вы здесь? Я не верю еще все глазам моим, - говорил Павел. Он несколько даже и поиспугался такого нечаянного появления m-me Фатеевой.

– Приехала вот, сделала эту глупость!..
– сказала она.

Павел посмотрел на нее с удивлением.

– Я скакала к нему, как сумасшедшая; а он сидит все у своей Мари, прибавила она и вслед затем, истерически зарыдав, начала ходить по комнате.

Павел обмер.

– Друг мой, помилуй, я всего у них в первый раз, и даже сегодня разбранился с Мари окончательно.

– Я не хотела, чтобы вы вовсе с ней видались, понимаете!.. Вы мне сказали, что совсем не видаетесь с ней. Кого-нибудь одну любить: ее или меня!..

– Я не ее и видеть ездил, а дядю, которого рожденье сегодня.

– Разве сегодня его рожденье?
– протянула m-me Фатеева несколько уже более спокойным голосом.

– Сегодня, 20 декабря.

– Вы не должны никогда более встречаться с этой противной Мари!.. Ну, подите сюда, я вас поцелую.

Павел с восторгом подошел к ней. Она его начала страстно целовать.

– Друг мой, я тебя безумно, до сумасшествия люблю, - шептала она ему.

– Ангел мой, я сам не меньше тебя люблю, - говорил Павел, тоже обнимая и крепко целуя ее, - но кто же тебе рассказал - где я?

– Твой человек, Иван; я его нарочно обо всем расспросила, - я ведь очень ревнива!

– Бог с тобой, ревнуй меня, сколько хочешь; я перед тобой чист, как солнце; но скажи, как ты мужа убедила отпустить тебя сюда?