И Хмурин при этом указал на себя в грудь.

– Так надо сказать-с, - продолжал он, явно разгорячившись, - тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки - ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про себя мне сказать: уроженец я какой бы то ни было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят того!

– Как не позволят?
– спросил Тюменев с удивлением.

– Не позволят-с!
– продолжал Хмурин.
– Потребуют - то прежде устрой, другое, где лапу запускать удобнее; а я - согрешил, грешный, - смолоду не привык по чужой дудке плясать, так и не делаю ничего!.. Словом, стена каменная кругом всего поставлена, а кто ее разобьет?.. Разве гром небесный!

– Сердится все за то, что его в головы не выбирают!
– шепнул граф Хвостиков Офонькину.

– Да, - согласился тот, кинув на графа лукавый взгляд.

– И во всем этом нашем кругозоре, - развивал далее свою мысль Хмурин, выходит, что немец - плут, купец - дурак али, правильнее сказать, прикидывается дураком, потому что ему около своих делов ходить выгоднее, а барин - бахвал или тоже плут!

– Отличное определение сословных элементов!
– воскликнул при этом Бегушев, все время сидевший потупя голову и довольно внимательно прислушивавшийся к словам Хмурина.

– Верно-с определено!
– подтвердил тот с своей стороны.
– Хоть теперь тоже это дело (называть я его не буду, сами вы догадаетесь - какое): пишут они бумагу, по-ихнему очень умную, а по-нашему - очень глупую; шлют туда и заверяют потом, что там оскорбились, огорчились; а все это вздор рассмеялись только... видят, что, - сказать это так, по-мужицки, - лезут парни к ставцу, когда их не звали к тому.

– Это совершенно справедливо!
– подхватил Тюменев.

– Да как же, помилуйте? Я у вас же, у вашего превосходительства был вскоре после того. Вы меня спрашиваете: "Что это такое?", я говорю: "Публике маненечко хочет показать себя, авось, другой сдуру подумает: "Ах, моська, знать, сильна, коль лает на слона!" - как писал господин Крылов.

– Ну нет-с, я с этим решительно не согласен!
– начал было Янсутский; но в это время к нему подошел лакей и доложил, что стерляжья уха разлита и подана.

Янсутский даже побледнел при этом.

– А что же свечи не засвечены?
– спросил он почти с бешенством.

– Сейчас засвечу-с!
– отвечал лакей, показывая ему имевшуюся у него в руках спичку.

– Прежде это надобно было сделать!
– говорил Янсутский, выходя с лакеем в залу, где, выхватив у него спичку, зажег ее и приложил к серной нитке, проведенной через все свечи; такой способ зажжения Янсутский придумал для произведения большого эффекта, - и действительно, когда все свечи почти разом зажглись, то дамы даже легонько вскрикнули, а Хмурин потупил голову и произнес:

– Свет Христов просвещает всех!

Но Бегушев при этом не мог удержаться и презрительно засмеялся.

Янсутский между тем с довольным лицом возвратился в гостиную.

– Отличная вещь изобретена - это мгновенное освещение!
– сказал он.

– Это ниткой особенной делается?
– спросил его глубокомысленно Офонькин.

– Ниткой! Однако прошу покорно вести поскорее дам к столу; иначе простынет уха!
– говорил Янсутский.

Тюменев сейчас же подал руку m-me Меровой; его уже предуведомил Бегушев, в каких она находится отношениях с Янсутским, и, может быть, вследствие того на нее Тюменев довольно смело и весьма нежно взглядывал; но она, напротив, больше продолжала вскидывать весьма коротенькие взгляды на Бегушева. Граф Хвостиков хотел было вести Домну Осиповну, но она отстранила его и отнеслась к Хмурину.

– А я с вами пойду, вы позволите мне это?
– сказала она ему.

– Если вам угодно!
– проговорил тот, складывая руку свою кренделем.
– А я ведь, признаться, и не хаживал с дамами к столу.

– Ну, полноте, пожалуйста, не притворяйтесь, - возразила Домна Осиповна, засовывая свою руку в его руку.

– Право, не хаживал, - повторил лукаво Хмурин.

Глава VIII

За обедом уселись следующим образом: m-me Мерова на месте хозяйки, по правую руку ее Тюменев, а по левую Бегушев. Домна Осиповна села рядом с Хмуриным, а граф Хвостиков с Офонькиным. Сам Янсутский почти не садился и был в отчаянии, когда действительно уха оказалась несколько остывшею. Он каждого из гостей своих, глядя ему в рот, спрашивал:

– Холодна?.. Холодна?

– Напротив, уха как следует подана, - успокоил его, наконец, Тюменев.

– Вина теперь, господа, не угодно ли?
– воскликнул вслед за тем Янсутский, показывая на бутылки с золотыми ярлыками.
– Это мадера мальвуази. Для ухи ничего не может быть лучше... правда?
– спросил он всех.

Все согласились, что правда.

– Вино-с это историю имеет!..
– произнес Янсутский, обращаясь более к Тюменеву.
– Оно еще существовало, когда англичане брали Гибралтар. Как вы находите его?
– заключил он, относясь уже к Бегушеву.