– Сала?
– удивился Севка.
– Больному нельзя!

– А я и не больной!

– Как же не больной? Голова-то болит?

– Не-е, не болит.

– А горло?

– Горло маленько болит.

Хочется Севке верить, что и правда Назарка выздоравливает на глазах. Но не очень верится. Прилег под куст, грызет травинку, а сам все поглядывает на солнце. Надо поторапливаться! Дорога-то велика. Ну как Назарку опять к вечеру скрутит! Хватит с Севки и того страху, которого он натерпелся за минувшую ночь.

Встал, пошел за Кушевкой. А когда вернулся, не застал Назарки на тулупе.

– Босой!
– всполошился Севка.
– Эй, где ты там, неслух? Айда ко мне!

Совсем близко зашуршали кусты, показался Назарка с картузом в руке. Шустрый, словно и не больной.

– Тебе набрал. Спелая!
– протянул он в картузе горсти две земляники.

Подхватил его Севка, усадил на повозку, начал запрягать.

На закате въехали в Горяны. Севка достал на всякий случай кнут - от собак. Придержал Кушевку возле колодца, выждал, пока старуха в низко повязанном черном платке вытянет бадью, спросил:

– Где тут у вас фельдшер, бабушка?

– Фершал-то?
– навострила глаза старуха.
– А для чего он тебе понадобился?

– Вот привез парнишку. Горло у него.

– Так это не к фершалу. Вези прямиком к бабке Архипихе. Она лечит от рожи, от грудницы, от кашлю, от дурного глазу - от любой хворости. Горло ей - раз плюнуть! Пошепчет, даст святой водицы - и как не хворал человек.

– Нет уж, бабушка, нам к фельдшеру, - возразил Севка.

– Ну, если к фершалу, так и ищи сам! Я тебе не указчица!
– Подхватив ведра, старуха зашагала через улицу.

Фельдшер работал в саду. Заметив остановившуюся подводу, он как был в сите, с дымокуром в руках, - так и подошел к частоколу.

– Не ко мне ли нужда привела?
– спросил.

Севка не вдруг нашелся, что ответить. Попробуй поговори, если у человека вместо лица - черное сито!

– Нам бы фельдшера, дядя.

– Я и есть!

– Вы? Вот привез парнишку. Горло у него. Скарлатина...

– А ну, тащи в избу!
– сердито приказал фельдшер.

Без сита он оказался обыкновенным старичком с аккуратно подстриженной седой бородой. Вошел со двора, вытер холщовым полотенцем большие руки.

– Сюда садись, к свету, - указал Назарке.
– Так. Разевай рот!

Севка стоял поодаль, с интересом поглядывая, как фельдшер осматривает Назарку, велит ему тянуть: "а-а-а-а!", "о-о-о-о". Теперь-то Назаркино дело в шляпе! Главное было - довезти.

Фельдшер и минуты не глядел в Назаркин рот. Нацелился в Севку сердитыми глазами, с наигранной строгостью спросил:

– Что ж ты мне здорового привез? Смеешься над стариком! Это ж Илья Муромец!

– Как здорового?
– опешил Севка.
– Сегодня ночью...

– Мало ли что было ночью, а сейчас он - богатырь. Разве не видно?

Севке ничего не видно. Стоит смущенный и не знает, что сказать.

– Напугал ты меня, парень, - уже не шутя заговорил фельдшер.
– Я думал, и правда... А была у него всего лишь ангина. Была - и нету! Лопнул нарыв, одна краснота осталась. На глазах небось повеселел? Вы чьи же будете, откуда?

– Из Гусаков. Он - Назарка, Егора Лукича сын, а я - работник на мельнице. Севкой звать.

– Понятно, - кивнул фельдшер.
– А теперь, молодцы, давайте-ка отведаем свеженького медку. Как раз перед вашим приездом из улья достал. Полезнейшая вещь!

Вот как бывает в жизни. Давно ли Севка был самым разнесчастным человеком, давно ли замирал от страха, что не довезет Назарку? А сейчас он сидит за столом, перед ним полная тарелка душистого меду, рядом здоровый и веселый Назарка, а напротив - этот душевный старичок, фельдшер. И нет сейчас во всем свете человека счастливее Севки.

– Говоришь, в работниках на мельнице?
– вернулся фельдшер к прерванному разговору.
– А сам-то откуда будешь?

– Из России. Меня, дедушка, в Москве ждут. Кабы ногу не повредил, мой бы уж и след простыл.

Назарка не принимал участия в разговоре. Широко разевал рот, откусывал от янтарно-золотистой плитки сотовый мед и, блаженно жмурясь, прожевывал, облизывая липкие пальцы да поглядывая большими, внимательными глазами то на фельдшера, то на Севку. Про болезнь уж и думать забыл.

Дело сделано. Теперь с чистой совестью можно было пускаться в обратный путь. Но фельдшер рассоветовал:

– На ночь-то глядя? Ни к чему. Переночуете, а с рассветом пожалуйста.

Улеглись они под поветью в свой телеге, накрылись тулупом. На дворе холодок, а Севке с Назаркой тепло и уютно. Лежат, молчат. Думают.