Бутузов выстрелил в воздух, крикнул:

– Хальт! Хенде хох!

Немец спрыгнул на землю и, согнувшись, приткнулся к обгоревшему "оппель-капитану". Сверкнул выстрел. Но Бутузов тоже был у машины. Его отделяло от фашиста покоробившееся железо кузова. Крадучись, один за другим, они огибали "оппель".

Алексей прицелился в немца, но карабин задрожал в его руках. Фигуры у машины расплывались в темноте. Стрелять рискованно: вдруг попадешь во взводного.

Ох, проклятая ночь. Свету бы, свету! И тут Якушина осенило. Он рванул дверь в кабину "газика" и включил фары.

Бледно-желтые полосы прорезали темноту и уткнулись в высокого немца, который, оторвавшись от машины, с пистолетом в руке бежал к переулку.

– Товарищ лейтенант!
– что есть силы закричал Алексей и бросился наперерез гитлеровцу.

Бутузов услышал. Он догнал эсэсовца и дал ему подножку. Немец упал, а Бутузов навалился на него, прижал к земле.

Алексей подоспел вовремя. Прикладом стукнул эсэсовца по руке, сжимавшей пистолет.

Из дома уже бежали шоферы. Через несколько минут крепко связанный солдатскими ремнями эсэсовец лежал в дорожной пыли.

Фары "газика" по-прежнему освещали площадь. В желтоватом свете можно было рассмотреть врага. Алексей ожидал, что у него зловещее и уродливое лицо убийцы - с тяжелым подбородком и нависшими надбровными дугами. А у немца оказались мелкие остренькие черты испуганного хорька, бормочущие ругательства красные губы и в ужасе прикрытые глаза. Фашист сжался, ожидая смертельного удара.

Лейтенант не спеша отряхнул гимнастерку и брюки. Встретив яростные, полные ненависти взгляды бойцов, сказал:

– Ну-ну, без нас где надо разберутся... Понятно? Сляднев, Якушин, отвезете в штаб бригады... Чтоб в целости и сохранности.

– А ты, Якушин, - добавил взводный, - ничего придумал... Фары включить. И к месту, и к делу...

11

Дергаясь тонкими стволами, прямо с колес ударили четыре малокалиберные зенитки. Вскоре они замолчали и уже не открывали огня: наверное, кончились снаряды.

Алексей встрепенулся, резко тормознул и высунулся из кабины. По чистому голубому небу клин за клином медлительно плыли "юнкерсы". Над ними гасли в прозрачном воздухе белесые комочки зенитных разрывов.

Не одну бомбежку испытал Якушин в Москве за первые месяцы войны, но никогда еще ему не доводилось встречаться вот так, в открытую, с немецкими самолетами. Они летели уверенно и нагло над неоглядной степью - его землей.

"Юнкерсы" шли плотным строем, их нудный, с присвистом и клекотом гул сотрясал воздух. Забирая влево, девятки пикировщиков подворачивали к дороге.

Колонна тягачей с орудиями, грузовых автомобилей, растянувшаяся по пыльному большаку, пружинисто задергалась, заходила. Иные машины рванули вперед, иные остановились. Из них выпрыгивали люди, отбегали, падали на землю.

Алексей тоже выскочил на обочину, перемахнул через неглубокий кювет и побежал по зеленой озими. Он неотрывно глядел на самолеты, они как бы притягивали его. Головной пикировщик - черный излом крыльев, сверкающий винт - клюнул носом и, круто снижаясь, пошел точно на него, Якушина.

То ли споткнулся, то ли его свалил страх - Алексей упал. Тут же, инстинктивно, он хотел подняться, но в голове пронеслось много раз слышанное: "Не бежать, не бежать, при бомбежке не двигаться". Он перекатился на бок - и тотчас же в глаза черными крыльями впечатался "юнкерс", он закрыл небо, землю, дорогу, машины - все. Ничего не было, кроме крыльев и с тоской ожидаемой бомбы. Уж скорей бы, скорей! И она оторвалась из-под крыльев - неожиданно огромная, тоже черная, и вдруг развалилась, а из нее хлынули и понеслись густым посевом какие-то черные горошины. В тот миг он еще не понимал, что пикировщик сбросил кассету, начиненную десятками мелких бомб.

Якушин закрыл глаза. Теперь не было на свете ничего, и его, Алексея, тоже не было. Но тут, отзываясь где-то внутри, в сердце, в желудке, часто и дробно заколотили взрывы, и сквозь плотно зажмуренные веки дробились ослепительные вспышки. Они погасли. Он понял, что первая опасность миновала, и открыл глаза.

Другой черный "юнкерс" шел на него, распластав крылья. И все повторилось сначала. Потом еще раз, еще, еще... Он умирал и оживал, умирал и оживал.

Но все дольше не закрывал глаз, задерживая взгляд на рвущихся книзу, неистово ревущих машинах. Он теперь уже мог различить и блеск стекол, и сизое брюхо самолета, и черно-белый крест на плоскостях, и кривые, как когти, шасси. Алексей вдруг вспомнил, что бойцы называют этот самолет "лаптежником".

Когда первая волна "юнкерсов" схлынула, Якушин был уже способен приподняться на руках и оглянуться. Сквозь завесу дыма и пыли угадывались очертания машин и орудий. Они стояли на своих местах и были как будто целы. Правда, впереди поднимались аспидно-черные столбы дыма: наверное, горела солярка. Вокруг - в десятках метров и дальше - светлая молодая озимь была изрыта черными оспинами воронок. Их было так много и они легли так близко друг от друга, что Алексей теперь уже вполне осознанно перепугался: вот упади та бомба чуть правей - и от него мокрого места бы не осталось!