Разговор был недолгим. Неуютность обстановки и безотлагательность предстоящих дел не располагали к пространным разговорам. Командир дивизиона передавал командование здесь, на левом берегу, и организацию переправы дивизиона начальнику штаба дивизиона гвардии капитану Кривенко. Сам он с разведчиками и радистом уходил на тот берег. Ночью готовилась атака по расширению плацдарма. По расчетам командования ночной бой силами одной лишь пехоты без средств артиллерийского усиления мог дать больший успех.

Командир дивизиона и командиры батарей уходили с пехотой, имея связь со штабом дивизиона по рации. В дивизионе было всего две рации, громоздких, тяжелых, с малым радиусом действия, да и то только на НП дивизиона и в штабе. От штаба дивизиона к батареям шла проводная телефонная связь.

Было решено штаб дивизиона расположить здесь же, у переправы, и тотчас была отдана команда на реорганизацию связи и подтягиванию батарей к реке. Командир дивизиона сказал, что к утру саперы должны усилить паром понтонами большей грузоподъемности, на котором мы должны были переправить через Тиссу свои машины и орудия.

–  Не утопите машины, - предупредил капитан, - и догоняйте меня,

И он назвал маршрут предстоящего движения. Потом постоял, докуривая папиросу и, обращаясь к командиру взвода разведки, старшему лейтенанту Гоненко, коротко скомандовал:

–  Ну, разведка, берите рацию и пошли.

Вслед за ними к выходу пошли человек пять наших дивизионных разведчиков и радист. Было часов одиннадцать ночи, когда батареи подтянулись к реке и развернулись на огневых позициях, метрах в пятистах от штаба. Подготовили данные для стрельбы по районам возможного скопления сил противника, передали на батареи и стали ждать.

Разместившись кто где на полу (эти бараки-склады были совершенно пустые), все, кроме радиста и дежурного телефониста, погрузились в скоротечный солдатский фронтовой сон, который восстанавливал силы, если он продолжался несколько часов, но чаще длился много раз всего по несколько минут - сон на ходу - солдаты не страдали бессонницей.

Несколько раз немцы вели обстрел переправы и дороги из тяжелых орудий. Снаряды ложились близко, с раздирающим звуком рвались, сотрясалась земля и стены барака, все просыпались, прислушивались - не летят ли еще гостинцы от фрицев, и задремывали снова.

–  С КП не вызывали еще? - спрашивал Гвардия радиста и, получив отрицательный ответ, задремывал тоже. Жаль было радиста. Его и подменить было некому. Были у него две помощницы, две радистки, две Шуры, но они были где-то "в командировке". Две дивчины лет от восемнадцати до двадцати - одна пониже - хохлушечка, другая повыше - русская. Не очень красивые, но и не дурнушки, они были в том возрасте, когда уже не гремят девчоночьи косточки, но еще и не обросли бабьим салом, когда стан их гибок и бугрится такими завлекающими формами, они были привлекательными и хорошо знали это.

Солдаты завидовали радисту, сержанту Махоткину. Он был комсоргом управления дивизиона. Завидовали его воображаемому интиму с Шурами. Но он был исключительно порядочным человеком. О случае, подтверждающем это, я расскажу намного ниже, если не забуду. На самом же деле ему приходилось таскать на себе рацию и такой же громоздкий ящик с питанием за троих, дежурить у рации за троих, правда, он мог получать и сто граммов фронтовых за троих, но он не пил. А Шуры редко когда жили неделю или две в дивизионе. Обычно звонили из штаба полка, приглашали командира дивизиона или начальника штаба Гвардию:

–  Слушай, у тебя там две Шуры есть?! - не то вопрошал, не то утверждал тот конец провода.

–  Есть-есть, я же знаю, - звонил вышестоящий начальник, но голосом таким панибратским, ведь с рыльца проглядывался пушок, и суть дела была сомнительно-щекотливой.

–  Ты знаешь, у полковника - имярек, завтра день рождения. Ну, все-таки полковник и прочее... Как же без прекрасного пола? Как-то сухо будет, скучно. Ну, вот и хорошо, что понимаешь. Так ты присылай прямо сегодня. Ко мне, а я распоряжусь...

–  Хм, твою мать, - ворчал Гвардия, отдавая трубку телефонисту. На лице его словно сполохи полярного сияния начинали играть самые разноречивые чувства, как у Джоконды.

Надо сказать, что никто из офицеров дивизиона с Шурами никакие шашни не заводил. Это было табу.

–  Гажала! - кричал Гвардия, посерьезнев. - Ну-ка, позови мне этих... Шур, - заканчивал он уже тише. Те через какое-то время входили и вытягивались у порога, топорща совсем не солдатские груди. У Гвардии в какой-то скабрезной полуулыбке вытягивалась нижняя челюсть, глаза маслились, он и смущался, и в то же время как-то сверху вниз оглядывал их ладные молодые фигуры, перетянутые в талии ремнями. Наверное, он в это время завидовал тем на том конце провода, потому что они могли себе позволить то, что он не мог позволить себе.