Шрифт:
Маша увидела рубленые домики под камышом, высокие тополя по-над прудом.
Девочка, вышедшая из первого дома, показала, где живет вернувшийся с войны унтер.
– Он ушел в поле. Скоро вернется.
– А тетя Соня Елагина где живет?
– спросила Маша.
– На том краю... Последний дом ее.
С замирающим сердцем Маша поднималась по ступенькам крылечка.
На ее стук никто не ответил. Она постучалась еще раз.
– Никого нет, иди сюда, - услышала она рядом чей-то голос.
Маша сошла со ступенек, заглянула за угол дома.
Там сидела, прислонясь к стене, пьяная женщина. Она едва держала в руке стакан, другой рукой ловила огурец, катавшийся по подстилке.
– Тебе кого?
– охрипшим голосом спросила она Машу.
– Соню Елагину.
– На кой она тебе? Ты кто?
– Я Маша Ревякина. Мне поговорить с Соней надо.
Женщина вдруг резко поставила стакан, выплеснув на подстилку самогон. Черные глаза ее впились в Машу.
– Нечего с ней говорить. Нет ее...
– Про мужа хотела у ней узнать... Может, она знает чего?
– Куда ж он подевался?
– с издевкой спросила женщина.
– В армию его взяли, Тамбов защищать, а там, говорят, белые теперь.
Женщина вдруг рванула подстилку, смахнув с нее и бутылку, и стакан, и огурец. Медленно, опираясь о стенку, встала и пошла, нагнув голову, прочь от дома.
Маша успела отметить ладную стать женщины и пожалела: такая молодая и так пьет.
– Тетенька, дядя Костя пришел с поля, - услышала Маша за спиной голос девочки.
– А тетя Соня опять пьяная.
– Где она?
– спросила Маша.
– Да вон пошла...
– О господи, да что ты, девочка! Ошиблась ты. Неужели Соня такая?
– Пятый день пьет.
– Да ты что говоришь-то? Может, другую тетю Соню мне показала? Мне Ямщикову дочь надо, дяди Макара.
– Ну так она это и есть. И дом ее. Она с теткой жила. А тетка померла. Вчера схоронили.
– О господи, да что же это такое? Ушам своим не верю. Неужели все правда?
– Безотчетная жалость к Соне вдруг больно коснулась сердца, словно Соня и не была ее соперницей.
Маша испуганно перекрестилась, оглянувшись в ту сторону, куда ушла Соня, заторопилась домой.
Усатый унтер Вербилов сидел на порожке, поджидая Машу.
– Вот она тебя искала, дядя Костя.
Маша поздоровалась, назвала себя.
– Коммунистов и евреев всех перестреляли, - сказал Вербилов, - а пленных - по домам. Про Василия Захарова не слыхал. Разве он не в коммуне?
– Да взяли его перед этим.
– Может, убит, а может, и жив, да в бегах.
– Вербилов сплюнул.
– Ну, я пойду.
Маша уже забыла про Соню - так оскорбило равнодушие этого человека к ее горю.
2
Макар привез тогда Соню в свой дом. Достал из похоронки бутылку первача, которую берег на всякий случай, налил в кружку.
– Выпей, дочка, на душе отмякнет, да и уснешь крепче. Господи благослови.
Соня покорно взяла кружку, выпила, словно воду, - только закашлялась. И - тихие, обильные, освобождающие душу слезы полились из ее глаз. Она откусывала свежий, душистый огурец, обмоченный слезами, и ей казалось, что отец заботливо посолил его, хотя в доме второй день не было соли.
"Отойдет", - думал Макар, глядя на слезы дочери.
Ан не отошло... А тут еще сестра умерла. Одна осталась Соня. И теперь проклинает Макар себя, зачем толкнул дочь на такое угарное забытье.
Ругал ее, уговаривал, стыдил - молчит, как каменная, и пьет. Макар обошел всех баб по хуторам, упрашивал не давать ей самогонки, а к вечеру Соня опять лежала на сеновале, облепленная мухами. Видно, в соседнее село ходит. Не пойдешь же объяснять по всем селам - только свой позор разнесешь... Горе, как рваную поддевку, надо оставлять дома.
Макар вздыхает, оглядывается на спящую жену и снова приникает к окну, откуда видна дверь Сониного дома. Сегодня молотили долго. Думал, что с устали поленится идти - три километра туда да три обратно. А вот ушла же. И до сих пор не вернулась.
Храп лошади и скрип повозки заставили Макара вздрогнуть: уж не казаки ли? Он еще ближе приник к стеклу и увидел подьезжающую к его дому телегу. Даже в темноте разглядел Макар, что на телеге кто-то лежит пластом. Неужели Соня?
Он метнулся к двери, чуть не сбив с лавки ведро.