Шрифт:
Праздник! Вот он истинный праздник!
Надо было к Лариске пойти, - подумал Лешка.
– И ничего бы этого тогда не случилось...
Но подумал он не затем: да врет, будто мужиков у нее - девать некуда. Будто даже деньги брала... Ну и брала. Ну и что?... Он ведь тоже всю жизнь на панели. Но это пустяк. Если остался кусочек тепла там, внутри, если еще способен услышать...
– тогда хорошо. Тогда еще может все чисто выйти. Он ей расскажет как "Зимь" рисовал. И она все поймет. Просто фанерка с изъяном попалась. Здесь - сучок, там вот - трещина. И глаз пришлось немного подвинуть. А потом еще муха прилипла. Я из нее узелок сделал, и уж только из узелка платок как-то вытек. Смотри. Будто ветром сдувает. И вообще, краски дрянь: щепки, мусор - гадость какая-то. Рисуешь грязью по грязи... По посмотри: какая чистота получилась!
Но тут у рояля возникла мама. Руки лодочкой, платье до пят:
...а время стекает,
По лицам струится-а-а-а...
– и так высоко, так надсадно, фальшиво - что Лешка не выдержал и заткнул уши.
И с оркестром сразу разладилось. И уже не оркестр, а маршируют шеренги, и бляхи на ремнях как осколки зеркал.
– Хруп, хруп - сапогами по снежному насту.
– Ать, два!
– старшина. И Лешка как крыса меж этих сапог, мечется, хочет подладиться к шагу. И тянет руки вперед. А на ладонях - сосуд... Вот-вот упадет. Вот-вот разобьется...
Лешка не заметил, как дополз до столовой. В бараке горело окно, бросая на снег крестообразный отсвет. Видно, кто-то еще праздник празднует. Он подгреб поближе к стене, привалился и замер.
По небу по-прежнему ползла туча. Закрыла все звезды и обступила луну. Словно готовилась к последнему штурму. Туча была низкая, за крыши бараков цепляла. И снег валил гуще. По уже не колючий, а мягкий, пушистый. Подтаивал на губах и стекал ручейками.
...а время стекает...
– Нет!
– затряс головой Лешка.
– Нет!
– но кому и зачем он это сказал непонятно.
Потом где-то рядом скрипнула дверь, и в пятно света вступили двое. Расстегнули штаны и стали мочиться.
– ...я ей, бля, говорю: двери только открой! Мне ведь что? Мне взглянуть, что этого москаля сраного у тебя нету! А там
– хоть всей округе давай! Но эту с-суку - убью! Тебя и его прирежу!
– Был, был, - Лешка узнал голос Желтка.
– В клубе только Жукова с Васькой застукали.
– Вот и сказал, что убью!
– А она?
– Что она? Дура-баба! Я ей все: сигаретки и кофе!... Да ты только скажи: рубашку последнюю - на! Хочешь - голым в снегу изваляюсь! Да с таким парнем, как я!... А она на это говно променяла!
– Эх, Папюк!
– похлопал приятеля по плечу Женька.
– Испортил он твою бабу. Как пить дать, испортил. У этих жидочков концы пообрезаны, и от этого твердые, как мозоли на пятках. Одна мне рассказывала: кто такого попробовал - от нашего брата потом кайфу нету.
– И зачем же они обрезают?
– А чтоб ихние бабы нас в тапочках видели. Ведь баба без кайфа - да тьфу, одним словом.
– А к нашим, выходит, им можно?!
– Отчего же и нет? Покуражиться, падла.
Друзья застегнули штаны, но уходить не спешили.
– А он ведь, как будто, не жид?
– А-а!
– отмахнулся Желток.
– Они в этой Москве все насквозь прожидели.
Надо было и дальше тихо сидеть. Выждать, когда уберутся. Но что-то в Лешке набычилось. Не обида даже. Просто пренебрежение показать захотелось. Что крысы-то - вы, а не я. На роду вам написано: в норах сидеть, - но что-то случилось, и вот, повылазили. И он попробовал встать. Ухватился за стену и чуть приподнялся.
– Кто?!
– встрепенулся Желток.
И Лешка упал: сполз по стене, рассаднив подбородок и щеку.
Пашка вытащил спички, чиркнул - и огонек брызнул Лешке в глаза.
– Ба! Вот это вот встреча!
– На ногах не стоит, - захихикал Желток.
– Здорово ж она тебя уходила!
– А меня вот не встретила, - процедил Пашка.
Лешка молчал. Глаза от света болели, а загородиться - руки не слушались.
– А я-то вот думал, ваше благородие только из рюмочек пьет.
– Это со своими, московскими. Наши ему для другого сподручней.
– Ну и как погулял?
– наклонился Пашка.
– Рачком или в ротик дала?
– облизнулся Женька.
Лешка поворочал языком, набрал немного слюны - и плюнул.
– Ишь, говно! Огрызается!
– утер плевок Пашка - и вдруг ударил.
Лешка был не готов. То есть, он все равно бы не мог защититься. Но хотя бы расслабиться. А так получилось упруго, как сосульки сшибают. Два передних зуба сломались, и рот наполнился кровью.
– Чего же молчишь?
– снова склонился Пашка.
– Расскажи, как время провел. Послушать охота.