В таком состоянии и уводит его конвой.

Допрос окончен.

Теперь Совко будет мучительно соображать, в какую ловушку он угодил, что нам еще известно и что ему грозит теперь. Не позавидуешь его состоянию.

Но и нам тоже не позавидуешь. Дело все больше осложняется, все новые люди появляются в нем, все загадочнее их роль, все запутанней связи.

– Давай-ка, милый мой, подведем кое-какие итоги, - предлагает Кузьмич, когда мы остаемся одни.
– Кое-что мы до конца все-таки не довели, как считаешь?

– И кое-что новое нам открылось, - добавляю я.

– Именно что, - кивает Кузьмич.
– Словом, давай, разберемся, пока все в памяти свежо. И кое-какие пункты себе запишем. Возьми-ка листок, - он достает из ящика стола лист бумаги, протягивает мне, потом придвигает к себе стопку остро очиненных карандашей и продолжает: - Значит, первое. Кое-какие пункты мы не дожали, их запомнить надо и потом Виктору Анатольевичу передать. Например, об этом самом Семанском. Раз уж Совко признал, что знаком с ним, надо было поглубже копнуть: чего он про него знает? Вот, допустим, он сказал, что тот шастал часто к Купрейчику. А зачем? Случайное знакомство ведь.

– Это по словам самого Купрейчика, - с ударением подчеркиваю я.
– И якобы исключительно из-за интереса обоих к живописи.

– Вот, вот. Словом, пункт этот остается открытым. До следующего допроса. Так. Что еще?

– Еще неведомый Лев Игнатьевич, - напоминаю я.
– Кроме имени мы, по-видимому, и приметы его знаем.

– М-да...
– задумчиво соглашается Кузьмич.
– Фигура, кажется, интересная. Это с ним Совко приходил обедать в ресторан к Музе. И его видели во дворе. Но тут... Да, тут, пожалуй, рано подступать к Совко. Тут, милый ты мой, надо будет чуток подготовиться. Для начала сделаем-ка мы о нем запрос в Южноморск, а? Запиши-ка это вторым пунктом, запиши.

Я добросовестно записываю.

– Сейчас и позвони, - добавляет Кузьмич.
– Прямо по спецсвязи. Может, у них что и есть на этого Льва Игнатьевича. Тоже небось оттуда. Вот так, - он удовлетворенно вздыхает.
– Ну-с, что там еще у нас?

– А еще Ермаков, - говорю я, - если пока по людям идти. Это и вовсе для нас темное место.

– Да уж. Прямо удивительно, как это у него сорвалось. Ты его, между прочим, довел, чего уж там говорить.

И непонятно, чего больше в этот момент в голосе Кузьмича удовлетворения или укоризны. Поэтому я предпочитаю на реплику не реагировать.

– Может, и о нем заодно запрос сделать, о Ермакове этом?
– предлагаю я.

– Давай попробуй...

Но в голосе Кузьмича сквозит какое-то сомнение.

– Думаете, его там не знают?
– спрашиваю я.

– Думаю я другое...
– качает головой Кузьмич.

В который раз он начинает выравнивать карандаши, лежащие перед ним на столе. У Кузьмича прямо-таки страсть к остро отточенным карандашам.

Я молча жду, стараясь угадать, что он думает.

– Видно, это еще тот судак, - говорит наконец Кузьмич.
– Голыми руками его не возьмешь. Тут, милый мой, очень осторожно надо идти. Очень. Чтобы чего не испортить. Понятно тебе?

– Так не запрашивать пока?

– Здравствуйте! Кто же это говорит?
– почему-то вдруг сердится Кузьмич.
– Пиши, пиши. Пункт третий это будет.

Он недовольно следит, как я делаю очередную запись, и, когда кончаю, добавляет сварливо:

– И, чтобы с людьми кончить, заметим себе, что парня с зеленым кашне и этого самого Купрейчика он, видите ли, и вовсе вроде бы не знает.

– Вот именно, что "вроде бы", - говорю я.
– Врет он.

– То, что врет по этому пункту, тоже интересно. Запиши, будь добр.

Кузьмич уже не сердится, он даже как будто извиняется за невольный срыв. Я понимаю, ему тоже нелегко дался этот допрос.

– А теперь чего мы не дожали с тобой по фактам?
– говорит Кузьмич. Как думаешь? Что-то ведь не дожали.

– Насчет зеленого "Жигуля". По-моему, он эту машину ни разу не видел, говорю я.
– А с другой стороны, быть этого не может.

– Да, - соглашается Кузьмич.
– Странный момент. Как только подобраться к нему, пока неясно.

– Надо подумать, Федор Кузьмич. Стоит подумать.

– Именно что. Запиши пока.
– Он делает паузу, пока я записываю, потом спрашивает: - Что у нас еще по фактам осталось неясным?

– Убийство признает, а кражу нет, - напоминаю я.

– Ну, это, пожалуй что, понятно. С убийством, с кражей. Тут только... Да, вот что! Мотив убийства остался неясен. Ведь это только наше предположение, что добычу не поделили. А на самом деле? Вот о чем мы с Совко еще не поговорили. Ну-ка, запиши.

В голосе Кузьмича чувствуется досада. Действительно, это важный момент, и мы чуть было его не упустили. Я так, честно говоря, просто упустил.