– Садитесь, Совко, - как всегда спокойно, даже буднично говорит Кузьмич.
– Для начала хочу вас предупредить. Игра в прятки не состоится. Не подойдет к данному моменту. Мы вас уже знаем, и прошлые ваши дела, и сегодняшние. И, в отличие от правил, о которых вы, полагаю, наслышаны, я намерен сразу сообщить вам то, что мы знаем, чтобы вы поняли, в чем упираться бесполезно, даже, пожалуй, вредно для вас.

– А в чем и полезно?
– усмехается Совко.

– Что для вас полезно, это вы, я думаю, сами сообразите, - равнодушно замечает Кузьмич.
– В отличие от прежних судимостей, эта ведь будет особая.

– Почему же такое?

– За вами убийство, покушение на другое убийство и крупная квартирная кража. Это тянет на серьезный приговор, Совко.

– Надо еще доказать.

– Непременно, а как же.

– И помогать я вам не собираюсь, не надейтесь, - криво усмехается Совко.

Нет, он еще не пришел в себя, он чувствует себя очень неуютно, паршиво себя чувствует и плохо это скрывает.

– Если вы имеете в виду, - замечает Кузьмич, - что не собираетесь говорить правду, то ведь это, Совко, и очень трудно и очень вредно. Очень трудно потому, что, когда вы будете врать и выдумывать, у вас перед глазами будут стоять истинные события, в которых вы участвовали, ярко стоять, зримо, можно сказать, и снова вернутся к вам все переживания, которые вы в тот момент испытывали. И все это вам придется намертво зажать в себе, побороть. А на их место все время ставить бледные картинки придуманного, и при этом не сбиться, не забыть чего-то, повторить точно, во всех подробностях свои выдумки через неделю, через месяц... Трудная, скажу вам, задача. Почти невыполнимая.

– А вы за меня не бойтесь, пусть за меня другие боятся, чтобы не сбился, - зло отвечает Совко и заметно краснеет.

– К другим мы еще подойдем, обязательно подойдем, - обещает Кузьмич.

– Ну вот. А я уже битый, не такие допросы выдерживал.

– Не только выдерживали, но и кое-чему научились, надеюсь. Если их, конечно, правильно вели, как надо. Но только такого допроса у вас еще не было, Совко.

– Это почему же такое?

– А потому, во-первых, что таких, особо тяжких преступлений вы до сих пор не совершали. И потому, во-вторых, что вы еще не знакомы с МУРом. О МУРе вы вон только его спрашивали, если помните, - Кузьмич кивает в мою сторону.
– Ну, как, мол, тут ваш великий МУР воюет.

– Теперь сам вижу и хвалю, - старается вести себя как можно развязнее и увереннее Совко.
– Ловко вы, оказывается, воюете.

– Да нет, - небрежно машет рукой Кузьмич.
– Ничего вы еще не увидели. Главное впереди.

– Запугать хотите?

– Ни в коем случае, - серьезно говорит Кузьмич и повторяет: - Ни в коем случае.

Он мне сейчас удивительно напоминает Макаренко, каким я его запомнил по известному фильму, - длинный, ширококостный, чуть сутулый, круглое, слегка монгольского склада лицо, очки в простой, тонкой оправе, ежик седеющих волос на голове, мешковатый костюм. И манеры неторопливые, основательные, невольно внушающие доверие. Впрочем, никакого доверия он Совко пока не внушает.

– Так вот, надеюсь, - продолжает Кузьмич, - вы кое-чему научились. Например, что глупо и вредно запираться, когда все ясно, известно и доказано. Так ведь?

– Ну, допустим, этому я научился, - снисходительно соглашается Совко. Только никакого убийства я на себя не возьму, уж будьте спокойны.

– На Леху спихнешь?
– тихо спрашиваю я.

И от моего тихого голоса откуда-то со стороны невольно вздрагивает Совко и, повернув голову, мутно, пристально смотрит на меня.

– Скажешь, - медленно продолжаю я, - что ты только присутствовал тогда во дворе, ну, еще лампочку разбил, помог труп затащить в сарай. И все. Так скажешь, да? А бил ножом Леха, два раза бил. И еще оправдаешься перед самим собой: Лехи, мол, тут нет, его еще искать надо, а я уже тут. А что Леху мы теперь в два счета найдем, об этом ты не думаешь сейчас, об этом думать тебе не хочется...

Чем дольше я говорю, тем больше наливается Совко лютой ненавистью ко мне. Я вижу, как темнеют его водянистые глаза, как сцепились пальцы на коленях.

– М-мусор...
– цедит он сквозь зубы, не отводя от меня ненавидящих глаз.
– Не добил тебя тогда Леха...

– Во, во, - насмешливо и зло говорю я, - опять Леха. А ты, значит, в стороне, ты и тут ни при чем, да, Чума? Ну что ж, давай, давай, защищай таким способом свою поганую жизнь. Очень эта линия нам на руку. А еще говоришь, помогать не собираешься. Вали все на Леху. Он потом очень благодарен тебе будет, увидишь.

Но Совко уже берет себя в руки, на пухлых губах появляется безмятежная улыбка, а пустые, светлые глаза становятся даже какими-то лучистыми. Он пожимает плечами и говорит:

– Не собираюсь ни на кого валить. Собираюсь просто все отрицать. Не знаю никакого убийства, никакого покушения и никакой квартирной кражи. Может, вы еще чего хотите на меня повесить? Валяйте, доказывайте. Как докажете, так приму. Никак иначе.

– Это я вам уже обещал, - снова вступает в разговор Кузьмич.
– Наше дело такое - все доказывать. Но сперва давайте уточним вашу позицию. Значит, очевидные вещи вы отрицать не будете, так я вас понял?

– Не буду, - соглашается Совко.

Видно, что с Кузьмичом ему разговаривать куда приятнее, чем со мной. Это понятно.

– Вот и давайте разберемся, - продолжает Кузьмич.
– Сначала по людям, потом по фактам. От матери, жены и дочки вы, конечно, не отказываетесь?

– Нет...

– Как бы они от него не отказались, - негромко замечаю я со своего дивана.

– А ты...
– резко поворачивается ко мне Совко, но тут же, оборвав себя, уже спокойнее добавляет: - Никого это не касается. Мое это дело, понял?