– Итак, будем считать, что вы от них не отказываетесь, - спокойно говорит Кузьмич, словно не замечая этой новой вспышки.
– Хотя... Впрочем, это потом. А касается нас сейчас, Совко, все, что касается вас. Абсолютно все, к сожалению. Раз уж вы решили построить свою жизнь во вред всем вокруг, раз решили одно только горе людям приносить. Даже тем, кого любите.

При этих словах Совко лишь снисходительно усмехается, но в пустых его, светлых глазах появляется настороженность.

– Пойдем дальше, - все так же спокойно продолжает Кузьмич.
– Свое знакомство с Лехой, то есть с Красиковым, вы, надеюсь, тоже отрицать не будете?

– Конечно, - соглашается Совко.

– А Гвимара Ивановича Семанского вы знали?

– Нет.

– Ну, ну. Это ведь отрицать тоже глупо.

– Докажите, что знал.

– Пока это могут подтвердить два человека. Красиков и...

– А где он, ваш Красиков?
– насмешливо спрашивает Совко, оглядываясь по сторонам.

И встречается с моим взглядом. Шутовское настроение у него сразу пропадает.

– Скоро будет здесь, - с угрозой говорю я.
– Ты же знаешь, что из Москвы ему теперь не выбраться. И здесь долго тоже не прокантоваться. Его фото уже у всех на руках, у каждого постового.

– Так вот, во-первых, Красиков, - продолжает как ни в чем не бывало Кузьмич.
– А во-вторых... Леснова.

– Это еще кто?
– грубо спрашивает Совко.

– Разве не знаете?
– удивляется Кузьмич.
– Это же Муза.

– А-а... И ее, значит, втянули?

– Вы сами ее втянули, Совко, - Кузьмич огорченно качает головой.
– Но о Музе мы еще поговорим. Так Гвимара Ивановича вы знали?

– Ну, знал.

– И об его убийстве?

– Ну... слышал.

– От кого?
– без тени усмешки, серьезно спрашивает Кузьмич.

– Не помню.

– Так. Значит, в этом пункте вы считаете, что отпираться разумно?

– Да, считаю, - резко отвечает Совко, и пухлые, яркие губы его вдруг расплываются в усмешке.
– А вы не считаете?

– Пожалуй. Тут нам придется, конечно, доказывать. Так легко убийство не признают, - соглашается Кузьмич и неожиданно спрашивает: - Льва Захаровича знаете?

– Льва Игнатьевича...
– машинально поправляет его Совко.

– Конечно. Значит, знаете?

– Ну, знаю...

– Так. Видите? Пока мы идем с вами только по людям. А потом пойдем по фактам. И пока вы ведете себя, я бы сказал, вполне разумно.

– А я вообще разумный человек.

– Хомо сапиенс, - насмешливо замечаю я.

Совко этого не понимает и на всякий случай со мной не связывается, даже головы не поворачивает. Но все непонятное всегда беспокоит, мешает а порой и пугает. Черт его знает, что я такое сказал и как это его, Совко, касается. А тут еще и Кузьмич кивает мне и загадочно говорит:

– Именно что, - потом поворачивается к Совко: - Пойдем дальше. Виктора Арсентьевича Купрейчика знаете?

– Нет.

Что-то в этом твердом "нет" Кузьмича явно настораживает. По-моему, какой-то намек на искренность.

– Залезли в квартиру, даже не зная, кто хозяин?

– Какую еще квартиру?
– резко спрашивает Совко.
– Ни в какую квартиру я лично не залезал.

Это уже очевидная ложь, и разоблачить ее весьма просто, стоит только показать Совко утерянную им там перчатку. Но это делать еще рано. Кузьмич придерживается принятого плана допроса.

– Ладно, - соглашается он.
– Значит, о Купрейчике Викторе Арсентьевиче ничего не знаете, так, что ли?

– Ничего.

– Что ж, выходит, это тоже надо будет доказывать. Только и всего. Знать вы его должны, деться тут некуда.

– Попробуйте докажите, - нахально улыбается Совко.
– Интересно, что у вас получится.

– Попробуем, - кивает Кузьмич.
– А вот парень такой, в зеленом кашне, в кепке, у него еще "Москвич" красный. Его как зовут?

Совко напряженно смотрит на Кузьмича, словно пытаясь угадать, какой ответ тот хочет услышать и что вообще этот вопрос означает. И тут я впервые за весь допрос перестаю его понимать. О чем думает сейчас Совко? Почему возникло вдруг такое напряжение? Ведь самый, казалось бы, простой вопрос, его Совко должен был ждать. Ну, откажись отвечать, скажи, что не знаешь этого парня, только и всего. Чего тут волноваться, чего медлить? Непонятно. А все непонятное... Да, теперь мы с Совко, кажется, поменялись ролями.

Видимо, и Кузьмич ощущает эту внезапную напряженность и говорит с каким-то скрытым и мне пока непонятным смыслом:

– Он здорово намозолил там всем глаза, этот парень.

– Это где же такое?
– с напускной небрежностью спрашивает Совко, но эта небрежность немало стоит ему сейчас, я чувствую.

– В том дворе, - отвечает Кузьмич.

Совко молчит. Он не спрашивает, что это за двор, его сейчас спектакль явно не занимает, он пытается что-то сообразить или вспомнить. Но что именно? Я по-прежнему не понимаю его и начинаю нервничать.