Шрифт:
Варя говорит тихо, сквозь слёзы:
– Уйду я в город! Измучил он меня, не могу больше терпеть и молчать! Не хотелось мне говорить обо всём этом - зачем, думаю, буду я беспокоить людей бабьими делами... А сегодня так он меня истерзал, что я уж едва стою, силы нисколько нет, и думаю - матерь божия, помоги! Вот сейчас схватит, вот опоганит, окаянный!
Тихонько покашливая, Егор спросил:
– А клятву-то дала ты ему? Рассказал он тебе, что хотел?
– Ой, ну его, я и слушать не стала бы! Уши заткнула бы себе! Начинал он что-то про какую-то женщину... Чудится ему что-то, мертвецы синие, мёртвые женщины. Одна, говорит, ходит ночью голая вся, глаза у неё закрыты, а руки вытянуты вперёд. А потом начинает такое говорить - ну его! Охальник он и буеслов!
– угрюмо и гадливо проговорила она.
– Не могу я передать его слова...
– Ты, Варвара Кирилловна, - внушительно сказал Егор, вставая из-за стола, - дома сегодня не ночуй. А завтра, - обратился он ко мне, - в город её! Ну, я пойду.
Он подал руку Варе и, заглянув ей в глаза, посоветовал:
– Собирайся-ка скорее! А он - это верно - полоумный, и пора бы ему шею свернуть. Ну, тёзка, я иду.
Мне хочется остаться в тёплой и чистой горнице подруги, и она, я вижу, хочет этого, - усталые глаза её смотрят на меня так ласково с измученного лица. Но меня тянет за Досекиным - он тревожит мне сердце: лицо у него необычно благодушное, двигается он как-то особенно валко и лениво, как бы играючи своей силою, хвастаясь ею перед кем-то. И сухо посапывает - значит, сердце у него схвачено гневом. Встал я.
– До свиданья, Варя!
Она неохотно сует руку, а глазами говорит - не уходи.
– Ты куда же это?
– спросил Егор, надевая шапку.
– С тобой.
– Я один дорогу знаю!
Смотрит мне прямо в глаза взглядом, нелюбимым мною и неприятным, и я чувствую, что не ошибся - он что-то надумал.
– Ты бы не пускала его, - будто шутя говорит он Варе.
– Что он оставляет тебя по целым неделям одну? Разве так делают хорошие любовники?
– Слышишь?
– молвила она, ласково положив руку на плечо мне.
– Скажи, Егор, что ты затеял?
– прошу я его.
– Может быть, я и не пойду с тобой...
Все трое смотрим друг на друга и молчим, и все сразу догадались, что поняли друг друга.
– Подь-ка ты к чёрту!
– сказал Егор, шагая к дверям, но я схватил его за руку.
– Нет, так нельзя!
А Варя, побледнев, шепчет:
– Что ты, что ты! Из-за этакого-то человека себя губить?
И, толкая меня к двери, торопливо говорит:
– Иди с ним! Не пускай его одного-то! Иди!
Я не мог удержать товарища, он вытянул меня за дверь. Минуты две-три мы шагали по улице молча.
– Не стучи каблуками-то!
– сердито ворчит Егор.
– Сторожа тут где-нибудь. Шёл бы домой!
– Не пойду.
– А куда ты?
– С тобой.
И снова идём молча. Я слушаю, не застучат ли в темноте копыта коня.
– Ты что думаешь?
– угрюмо шепчет Егор.
– Ничего.
– Я пойду на мельницу, он там.
– Что делать?
– Минута укажет! Сначала я ему скажу: уходи прочь отсюда, ты человек больной, вредный, а не уйдёшь - пеняй сам на себя.
– Тут он тебя и ахнет!
– Увидим!
Разум говорит мне - спорь, а сердце - не надо. Я молчу.
Очутились мы за околицей, у магазеи. Над нами ветер бойко гонит тёмное стадо туч, вокруг нас маячит и шуршит сухой от мороза ивняк, и всё торопливо плывёт встречу зимнему отдыху. Егор тихонько свистит сквозь зубы, и ветер разносит во тьме этот тихий, топкий звук. Холодно. Жутко. Издали доносится чуть слышный шум...
– Будто скачут?
– смятённо говорю я и вздрагиваю от холода или страха.
– Ветер!
– отвечает Егор, прислушавшись.
– А Гнедому не сдобровать заберут его!
– раздумчиво продолжает он, шагая широко и твёрдо.
– Отец мой вчера пришёл из волости - говорит: Астахов жалобу подал на солдата, и суду и в город какую-то бумагу послал. Писарь бумагу эту составлял ему. Стой-ка! Чу...
Шум ближе, и ясно - скачут на лошади.
– Это не он, - говорю я.
– А кому ещё быть?
– У него конь тяжёлый.
Во тьме запрыгало большое серое пятно, и завыл вздрагивающий, страшно громкий голос:
– Наро-од... сбива-ай... Скорей! Убийство-о случилось!
Мы бросились вперёд к верховому.
– Это с мельницы Корней-работник!
– говорит на бегу Егор.
– Стой! Где убийство?
Верховой, прыгая на лошади, не может остановить её, она мечется из стороны в сторону, угрожая опрокинуть нас, и ломает, разрывает речь человека.
– На мельнице, милые! Стой же! Стражник там Авдотью-солдатку... Это ты, Досекин? Дома отец-то твой? Да стой!.. Сбивайте скорее народ, а то он там всех...