–  Была живая, - грустно замечает Улисс.

–  Подождите ее хоронить! В конце концов, нет доказательств, что это та женщина, о которой говорится в газете… Может, посмотрим, что в письме?

–  Возьмите, прочитайте, - Улисс отдает мне сложенный вчетверо листок.
– У меня не хватает храбрости. Не знаю, почему, но все это внушает мне тревогу, даже причиняет боль.

Я смотрю на него с удивлением.

–  Только что вы говорили, что хотите знать, что завеса должна приподняться. Возможно, сейчас она приподнимется.

–  Это-то меня и пугает. Будто я прихожу в себя после глубокого обморока. Неожиданный страх - боюсь шума, света, жизни. Боюсь того, что могу узнать.

Меня охватывает беспокойство, подхожу к нему ближе, вглядываюсь в лицо. Слава богу, все те же пустые, затуманенные глаза человека, утратившего память.

–  Может быть, к вам возвращается память?

–  Нет, - говорит он, сжимая лоб своими длинными пальцами.
– Но во мне происходит что-то непонятное… Какое-то шевеление… Мрак стал иным. Он утратил свою неподвижность. Словно я заперт в темной комнате и слышу, как снаружи дует ветер.

Однако не эти ощущения немощного слепца помогут нам продвинуться вперед. Ну же, тормошу я его, все-таки надо узнать!

Сажусь за стол и склоняюсь над письмом. Неровный почерк, как если бы писал человек в состоянии сильного нервного возбуждения. Написано по-французски, и, разумеется, начинается словами: "Любовь моя".

Услышав их, Улисс вздрагиваем

–  Ах, это любовное письмо! Вероятно, его писала та женщина?

Я переворачиваю листок, чтобы взглянуть на подпись.

–  Нет. Подписано "Поль".

–  "Поль", - повторяет Улисс, его лицо судорожно морщится.
– Вы думаете, письмо от меня?

Он подходит к столу.

–  Может быть.

–  Тогда, значит, меня зовут Поль.

Знаю, он был бы очень рад зваться Полем. Получить, наконец, имя. Но у нас нет никаких доказательств, замечаю я ему, что он является автором письма.

–  Постойте! Возможно, есть способ это проверить, Как вы думаете, можете вы что-нибудь написать?

–  То есть?

–  Ну, я хочу сказать: сохранили ли вы умение писать, несмотря на амнезию?

–  Полагаю, что сохранил, поскольку я не забыл речь.

–  Тогда садитесь на мое место, - говорю я, вставая.
– Вот вам блокнот, вот ручка.

Улисс усаживается за стол.

–  Что писать?
– спрашивает он, хватаясь за ручку и глядя на меня, как прилежный ученик.

–  Все равно что. Или нет, пожалуй. Пишите: "Любовь моя". Сравним с письмом.

Судорожно слов пальцами ручку, он начинает писать и медленно бормочет:

–  Любовь… моя…

Я забираю у него листок и сравниваю оба почерка.

Они не имеют ничего общего, и Улиссу, который смотрит со своего места, вытягивая шею, словно жираф, прекрасно это видно.

–  Ладно! Значит, меня зовут не Поль, - со злостью произносит он.
– И я никогда не писал этого письма!

Я немедленно возражаю:

–  Напротив, напротив, вы очень даже могли его написать!

Он смотрит на меня, ничего не понимая. Разница в почерках не так уж важна, объясняю я ему. Его почерк мог измениться вследствие несчастного случая, который с ним произошел.

–  Взгляните-ка на то, что вы написали сейчас. Не скажешь, что это нормальный почерк. Будто ребенок писал… Покажите-ка руки!

Он вытягивает перед собой свои красивые руки, словно впервые их видит.

–  У вас очень тонкие пальцы, - говорю я.
– Это не руки человека, занимающегося физическим трудом, нет! Раньше у вас наверняка был другой почерк.

–  Но в таком случае, - замечает он, - если я автор письма, как же оно очутилось у меня? В моем чемодане? Оно должно было остаться у адресата?

Замечание по существу. Я в раздумье почесываю подбородок.

–  Разумеется. Но, надо полагать, вы получили его назад. Согласитесь, тут нет ничего невозможного. Вы могли повидаться с этой женщиной и забрать у нее свое письмо.

Он снова погружается в задумчивость.

–  С этой светловолосой женщиной, да? Но послушайте, ведь у меня обручальное кольцо. Значит, это, возможно, моя жена?

Он смотрит на меня застывшим взглядом. Кажется, эта мысль пришлась ему по душе.

–  Или любовница… - говорю я и добавляю, снова вернувшись к письму: - Любопытно, оно написано в Лондоне, 3 марта.